«Помиритесь те, кто в ссоре...»

… Я просто скажу: «Петрова, давай мириться!» Нет, не годится. Может, так? «Петрова, мы столько лет вместе, ну какие могут быть обиды?» Неплохо, но не факт, что пламенная речь гарантирует прощение. А если сказать, как есть? Что скучаю, что сглупила тогда, что мне стыдно за те слова... Господи, если попадется еще один сугроб, я навеки останусь в этом Берендеевом царстве. Угораздило же Петрову жить на городской окраине...

А нас обоих угораздило прикипеть друг к другу сердцем два десятка лет назад. Она сразу же стала моим ангелом-хранителем. Правда, именно по вине этого «ангела» я влипала в разные ситуации, в итоге срочно требовался хранитель... Ну, вот и спасительная лавочка. Мороз не велик, и если я сделаю пятиминутный привал, организм не должен отреагировать простудой. К тому же есть острая необходимость навести порядок в пакете с «дарами волхвов». Не то Петровой придется есть торт ложкой, а о том, что гирлянда из тончайшей бумаги изначально воплощала хоровод снежинок, одаренная узнает только по рисунку на пластиковой упаковке...

«Они сошлись. Волна и камень...»

… В колхозном бараке, где первокурсники отдыхали от уборки урожая и вынашивали планы побега, нам с Петровой достались общие «нары». Меня она без разговоров определила на «второй этаж», якобы потому что однажды в поезде упала с верхней полки и с тех пор может смотреть на мир только с высоты собственного роста. Так началась «петровская эпоха»...

Я учила ее французским песенкам, Валька мотала головой в такт и мучила меня творчеством Кузьмина и «Алисы». Однажды она подбила на вылазку в колхозный сад за яблоками, откуда пришлось спасаться бегством. Потому что мы проигнорировали плакат «сад охраняется сторожевыми собаками», а когда выяснилось, что надпись не врет, Петрова тащила меня сквозь бурелом, подгоняя тычками и ругательствами. Говорю же, у этого «ангела» свои методы: сначала погубить, потом вынести из беды на крыльях.

Мы были разные, как день и ночь. Я выписывала в блокнотик стихи про любовь, Петрова декламировала их «козлетоном». Я мечтала сделать «химию», Петрова — татуировку. Я уже вовсю ходила на свидания и целовалась с Шуриком, Петрова сидела на гадальных картах, потому что была единственной среди нас нецелованной. Мы везли домой гору яблок, я рассуждала, что буду целый месяц есть шарлотку и приготовлю повидло, Петрова же мечтала, как будет швыряться яблоками с балкона. «Петрова, тебе 17 лет! - поджимала я губы. - Ага, вся жизнь впереди! - зычно хохотала хулиганка. Идя на зачет к строгому преподу, я надевала соблазнительную юбку и красила губки. Петрова напяливала мамин пиджак 52-го размера, потому что в нем было удобно прятать «шпоры»...

Вызываю огонь на себя

Надо же, откуда взялась эта снежная тучка? Запорхали белые мухи, не зябко, наоборот, уютно и совсем по-новогоднему. Правда, пока я доберусь до Валькиного жилища, на мой меховой берет наверняка наметет холмик, а тушь размажется под глазами. И буду я стоять перед суровой Петровой, как грустная черноокая панда с сугробом на голове. Она увидит, рассмеется и простит меня, горемычную.

...Однажды Вальке удалось сломать схему и спасать меня без предшествующего «столкновения в бездну», дров я наломала самостоятельно. К третьему курсу мы с Шуриком доцеловались до решения пожениться, кавалера одобряли мои родители, а его предки считали невесту «воспитанной девочкой из хорошей семьи». Мы рассуждали, как сдадим летнюю сессию - поженимся, с детьми торопиться не будем, сначала карьера и... прочий юношеский бред, произносимый с самым умным видом. Только вышло все по-другому...

В кафе к нам с Петровой подсел какой-то тип, взрослый и дерзкий. Несмотря на Валькины попытки отшить, хлопец прочно удерживал оборону, бесстыдно буравя меня глазами. Потом пошел провожать, потом встретил из института, вечером пригласил в театр. Через неделю привез к своим родителям и поставил перед фактом: «Моя будущая жена»... Когда мужчина совершает Поступки, ему трудно отказать. Даже если он пока не любимый. Милый Шурик померк рядом с Глебом. Я и не подозревала, что влюбиться можно в секунду, начать мечтать о детях и согласиться закончить карьеру получением диплома. Потому что от замужества и материнства ничто не должно отвлекать...

Петрова сидела в студенческой столовой, уплетала тошнотворные пельмени. Я присела рядом и промолвила, устремив глаза в свой бледный винегрет:
- Валь, мы с Шуриком расстаемся...
Петрова отложила вилку, прожевала пельмень и принялась сосредоточенно раскачиваться и причитать:
- Горе-то какое! Да как же он мог, ты же такая красавица, как он посмел тебя обидеть...
Удивляясь петровской непонятливости, я внесла ясность:
- Валь, это не он, это я его бросила. Я за Глеба замуж выхожу...
Клянусь, Петрова не изменилась в лице и даже не сбилась с такта:
- Горе-то какое! Да как же ты могла, он же такой красавец, да что тебе надо было...
А потом доела пельмени и взяла с меня клятву не заставлять ее ради свадьбы надевать платье и каблуки.

Его вторая мама

Вечером папа играл желваками и сжимал кулаки, мама, забыв, что семья у нас интеллигентная, трубно сморкалась в платок, Петрова угрюмо сопела, а я тихо плакала. Родители уже произнесли речь про «позор семьи» и «как людям в глаза смотреть», от меня ждали покаяния и изменения решения. И тут Валька подала голос. Сначала неуверенно, но потом все громче и четче, она говорила, что даже рада такому повороту событий, что Шурик никогда бы не был хорошим мужем, что он слабак и хлюпик, а Глебу можно доверять, Валька его хорошо знает. На самом деле их знакомство началось и закончилось в том злополучном (или счастливом) кафе. Мама перестала шмыгать носом, отец удивился. И подвел итог: Шурик и в самом деле какой-то ненастоящий. И если товарищ Петрова (всегда называл Вальку на манер соратницы-революционера)оказывает высокое доверие Глебу, то он не прочь поговорить по-мужски. Завтра в семь...

Петровой я пообещала назвать дочь в ее честь. Но она взяла и укатила на полугодовую практику в другую страну, совершенствовать немецкий. Я обиделась, заскучала и в отместку предательнице родила сына. Назвать его Валентином муж категорически запретил. Так Петрова обзавелась «внебрачным сыном» Димкой.

Впервые она увидела его 17 лет назад, «товарищ» был в ползунках и радостном настроении. По поводу грядущего Нового года Петрова привезла мне десять килограммов апельсинов, пару кило немецкого шоколада и совершенно чумовые сапоги на платформе... Апельсины и сладости съел муж, кормящей матери такое питание противопоказано, а сапоги оказались рассчитаны на европейскую бесснежную зиму. Обув их, я скользила по поверхности, не отталкиваясь, и судорожно цеплялась за Димкину коляску. И с христианским смирением думала, что без Петровой мне бы жилось безопаснее. Но невыносимо скучнее.

Право голоса

За эти годы Петрова похоронила обоих родителей, они тихо угасли, хотя никогда не жаловались на недомогание. Выйти замуж она так и не сподобилась, шутила, что сын Димка у нее есть, а мужиков она на дух не переносит. Она же делала Димке уколы, когда тот слег с воспалением легких, и стоически терпела его детские проклятья... Поэтому на всех наших семейных праздниках она была не гостем, а членом семьи. Работала в местной газете, периодически публиковала статьи о произволе ЖКХ, которые только она и считала «скандальным разоблачением». И увидев дворника, шарахалась в сторону, страшась возмездия...

Мой Глеб превратился в солидного ГлебСаныча, толстого, лысого и красивого. А я была совершенно счастлива. До тех пор, пока нынешним летом не задурил Димка. Который влюбился в женщину на пять лет старше и собрался жить с ней, а может даже жениться, если «вы с папой не против». А в институт он поступать не хочет, пойдет работать, чтобы содержать семью...

Я смеялась, говорила, что это чушь, я рыдала, умоляя не вгонять нас в отцом в гроб, я закатывала истерики, обзывала Димку «щенком мокрогубым» и грозила материнским проклятьем. И когда Димка почти уже дрогнул, вмешалась Петрова. Затянулась сигареткой и, прости Господи, ляпнула:
- Ну, а что здесь военного? Пусть идет и живет с ней. Может, это его судьба. Ты, мамка, тоже родителям крови попила со своим внезапным замужеством. Так что иди, сынок, благословляю. От любви-то не спрячешься! А если что, мы подсобим.

Как рассказывал муж, на пару секунд повисла такая тишина, что было бы слышно, как муха ползет по оконному стеклу — если бы в доме были мухи. И грянул гром. Я сказала, что Петрова не имеет права вмешиваться в вопросы семьи. Что женщина, не имеющая детей, не может давать советы по поводу воспитания. Что отпустить ребенка к «какой-то» может только бесчувственное существо... Затихла, лишь когда хлопнула входная дверь.

«Молить напрасно, звать напрасно»

...Я звонила, Петрова не брала трубку. Я писала ей сообщения, упрямая Петрова их игнорировала. Испуганный Димка покорно поступил в институт и даже сдал первую сессию без троек. Глеб научился смотреть футбол на приглушенной громкости и самостоятельно делать бутерброды. А я перекладывала студенческие фотографии и думала, что же я наделала... Я дружила «на автомате», а для нее мы были семьей. И Димку она отправляла «к какой-то» не от безразличия, а из готовности разрешить ребенку получать жизненный опыт. Чтобы в случае чего подставить «мамкино плечо». Как всю жизнь подставляла мне, пусть коряво, но как умела... Любят ведь не только по-киношному красиво.

Дальше ждать некуда. 30 декабря на дворе. Если через десять минут я не совершу чудо, впервые за двадцать лет мне придется встречать новый год без нее. И значит, потом все пойдет плохо, в этом году будут болезни и неприятности, и вообще все навсегда пойдет наперекосяк. Я скажу ей, что так невозможно, что нельзя людей так наказывать, мне очень тяжело, я старею и плохо сплю. А она без нас наверняка плохо питается, ест магазинные пельмени...

Она распахнула дверь по первому же звонку. В открывшееся пространство я увидела висящую гирлянду, точь-в-точь, как принесла. И почему-то стало смешно при мысли во что превратился мой подарок. Я хмыкнула и протянула ей пакет:
- Валь, ты только не смейся, я тебе такую же гирлянду принесла. Только мятую, наверное...
Она вдруг дернулась и оцепенела.
- Мне принесла? Значит, домой больше не позовешь?
- Валь, ну что ты говоришь, да я тебя готова умолять и на руках нести, лишь бы ты простила...

Она молчала, и я не знала, что делать. Вот бухнусь сейчас ей в ноги и не поднимусь, пока не простит... И тут Петрова прервала мои мучения:
- Ну так гирлянду снимать и к тебе нести? Что с ней делать-то?