Потапыч

…Всю ночь не давал спать енот. Вот ведь суетливое создание! Раздобыл где-то конфетные фантики и прятал-перепрятывал их до утра. Я было рыкнул на полоскуна, а он миролюбиво махнул хвостом, дескать, «Потапыч, я бы и рад успокоиться, но не могу, натура такая». Так и сновал за прутьями решетки, перетаскивая бумажное добро…

А луна какая светила! Прямо как в ту ночь… В соседней клетке маятником метался волк, пробовал царапать пол и плаксиво скулил. Да только шалишь, брат, о подкопе-побеге и мечтать не стоит. Сколько ни скреби когтями бетон, сколько ни грызи решетку – не вырваться… Умаявшись, матерый забился в угол и тоскливо вздыхал. Ничего, серый, скоро и ты привыкнешь. Поначалу, конечно, муторно и тяжко, свет белый не мил, но потом смиришься. Лишь однажды он утробно взвыл, спрашивая: «Потапыч, ответь мне, как старожил, когда кончится эта смертная мука?» Пришлось проворчать, чтобы угомонился и не будил остальных обитателей, пусть лесной народец хотя бы на пару часов забудется в сонной одури…

Я спать не мог - злился на шуршание енота. И не сводил глаз с луны: такая же, совершенно такая же…

Ма-а-а-ма!..
Мы были с мамой у ручья, она ловила рыбу на перекатах и кидала мне шуструю добычу. А я времени даром не терял! Прижимал крепенькой лапой скользкую рыбину к камню, чтоб не трепыхалась, и лопал от пуза. Мама сказала, надо много жира наесть, чтобы спать всю зиму без задних лап, вот я и старался…

Мама у меня красивая: у нее бурая шерсть, умная морда и теплый живот. Раньше я постоянно отирался возле ее брюха и пил молоко, но мама сказала, что теперь я стал взрослый и молока мне не положено. А еще у нее черные глаза, мама говорит, у меня такие же. Мама рассказывает мне про полезные травки и корешки, учит не обращать внимания на дразнилки рыжих ехидных белок и как воровать мед у пчел, чтобы злобные жужжалки не покусали. Я люблю маму…

Что-то сильно хлопнуло и страшно запахло. А мама вдруг рявкнула, но не строго, а как-то удивленно, и медленно осела на камни. Я подбежал к ней, думал, мама решила поиграть, а она только лапой меня оттолкнула и проурчала: «Беги, сынок…» Я не хотел бежать, но вдалеке уже лаяли собаки, а мне было велено улепетывать от них во все лопатки. И я побежал…

Потом, с вершины кручи, я оглянулся. Мама не шевелилась, вокруг суетилась, повизгивая и виляя хвостами, псиная свора, к ним спешили дядьки с длинными палками за плечами…

Один на белом свете
В ту ночь я не спал. Мне все казалось, что мама хитро притворилась, люди и собаки подумают, будто она спит, и уйдут. И тогда мама обязательно придет за мной. Ведь так не бывает, чтоб медвежьи ребенки гуляли по лесу в одиночестве…

Сидел в непролазных зарослях и смотрел на луну, а мама все не шла… Я давно уже есть хочу! И мне страшно, потому что я еще маленький!.. В траве кто-то шуршал, я хотел залезть на дерево, но в ветвях тоже что-то пугающе возилось и скребло. Плохо, когда ты один на всем белом свете… Лег на бочок, укрыл морду лапой, чтоб луна не светила, и заплакал…

А утром так захотел есть, что только держись! Поймал лягушку, наскоро позавтракал и побрел искать маму. Только больше я ее никогда не видел.

Сладкая неволя
- Мама, папа, смотрите! К нам мишутка из лесу пришел!

Чего ты кричишь, человеческий детеныш? Дай мне поесть, и я уйду. Смотри, я умею становиться на задние лапы и улыбаться. Что у тебя в руке, что это? Оно так вкусно пахнет, дай, отдай мне!

…Не знаю, сколько я шел, сколько ночей и дней провел в поисках мамы, но больше такой яркой луны, как в первую ночь без нее, не было. Наверное, я вышел к людям, ну и ладно. Мама учила держаться от них подальше, но очень хотелось есть. Вот так за кусок хлеба со сгущенкой я отказался от воли. Хозяйская девочка меня не боялась, я ее не обижал. Можно я останусь у вас насовсем? Если мама жива, она найдет меня и заберет. А пока дайте еще хлеба со сгущенкой…

- …Да не могу я его оставить, доченька! Взрослеет он, скоро совсем зверюгой станет. Медведи – твари непредсказуемые, сейчас он с тобой резвится, а через секунду лапой голову надвое раскроит! И не плачь, не рви отцу сердце! Я уже договорился, завтра отвезу его к Греку, в его питомнике только медведя не хватает. Да и заплатить обещал хорошо.

Изо дня в день
…Решетка, три стены, пол. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Решетка, три стены, пол. Решетка…

Я сначала плакал и ругался, грыз решетку и царапал пол, отказывался есть… А когда понял, что угодил сюда надолго, лег, отвернулся в угол и смотрел в стену. Луна всходила и пряталась три или четыре раза, днем была жарища и духота, но меня ничто не беспокоило. Соседка по клетке, красная лисица, вечером протявкала, что жить здесь можно, я привыкну. Сколько раз я повторял это «утешение» новичкам…

Справа от меня квартирует лисица, слева – волк, напротив - енот, а там дальше по обе стороны дорожки расположились фазаны, тощий песец, высокомерный павлин, косуля, семейство перепелок и даже лохматый обезьян. Но он все время мерзнет и презирает нас, потому что приехал прямо из Африки. Думаю, врет. Небось сбежал на свою голову из цирка и нашел приключений на неугомонную пятую точку. Странно, а почему у него там шерсть не растет? Срам какой!

По дорожке ходят люди с детенышами и глазеют на нас. Грек берет с них какие-то бумажки и взамен выдает кульки с едой, чтобы люди бросали нам сквозь прутья решетки. Когда подачка падает на пол, радуется только жадный енот, хватает и утаскивает в жилище, народ посолидней даже головы не поворачивает в сторону сладкого куска. Прогулявшись вдоль клеток, люди идут пить воду с резким запахом и есть жареное мясо. Грек называет это «рестораном в уголке живой природы» и понятия не имеет, что, по крайней мере, две «единицы» этой самой живой природы когда-то мечтали перегрызть ему глотку. Один из них волк, по его же признаниям. А второй, конечно, я…

Нечеловеческие желания
Раньше каждую весну я буквально сходил с медвежьего ума и хотел убить Грека. Однажды он, напившись «резкой» воды, неосторожно прислонился к прутьям моей клетки, и я не упустил шанс полоснуть звериного душегуба когтями… На память о том дне у Грека остался трехполосный шрам на спине, у меня – чуть выше уха и на груди. Потому что проказа не сошла мне с лап: на следующий день Грек вошел в клетку и объяснил, кто в доме хозяин… Я ревел, кидался на него, а он все сыпал и сыпал ударами палки с крючьями. «Ну что, Потапыч, понял, чьи в лесу шишки?» - спросил Грек, когда все закончилось. Понял. В этом лесу – твои, но упаси тебя Бог однажды попасть в мои владенья…

А еще однажды мне показалось, что схожу с ума, когда захотелось затискать человеческого детеныша. Обнять его лапами, прижать к животу и рассказать про полезные травки и корешки, про дразнилки ехидных рыжих белок, про пение сверчков в ночной тиши… Мальчонка замешкался возле клетки и застыл, глядя мне в глаза. Эй, мамаша, не бросайте ребятенка одного! Хорошо, что малец возле меня остановился, я теперь зверюга благонадежный, а не то беда бедой могла случиться.

Пацанчик все смотрел и смотрел, не кривлялся и не дразнил, а потом протянул ручонку сквозь прутья и промяукал: «Миша». Разжал маленькую лапку, и я увидел конфетку в пестрой бумажке. «На, Миша, на…» Ах, да сладкий ты мой, где ж твоя непутевая мамка… Вскоре растеряша отыскалась, пацанчик успел вытянуть руку из клетки, и она даже не узнала, каким чудесным медвежонком рисковала…

Почему так устроено? Люди могут отнимать у зверей детишек и воспитывать себе на потеху, а вот медведям нельзя растить человеческих детенышей. Хотя мне кажется, я бы смог вырастить нормального человека, несмотря на то, что сам – зверь-зверем…

Променад
- Ну, Потапыч, пришло время, пошли!..

Слава медвежьим богам, думал, уже не дотяну. Каждый вечер мы с Греком выходим гулять на озеро. Он открывает клетку, выпускает меня и идет впереди, я семеню сзади и улыбаюсь. Склаблюсь, увидев в траве голенастых кузнечиков. Весело машу головой, когда атакует мошкара. Шумно нюхаю незрелую еще землянику и фыркаю, если вдруг перед носом возникает лягушка…

Грек сидит на берегу и курит, я то гуляю вокруг, то сижу рядышком. Нам нечего друг друга бояться, мы оба старые и немощные.

- Ты уж прости меня, Потапыч… Может, и жесток я был по молодости лет, но и ты мне спуску не давал. А теперь чувствую, что слабею.
Он смотрит на меня, я пытаюсь улыбнуться, мол, все я понимаю, кто ж виноват, что доля такая выпала…

- Эх, да что с тобой разговаривать, дурак ты дураком, морда медвежья…

Я не обижаюсь. Когда он встает и направляется к дому, покорно плетусь следом.