Не убивайте во мне человека

Кот был странный. Он имел какой-то зеленоватый оттенок, серо-голубые узкие глаза, шерсть клоками и чрезвычайно тонкий хвост, постоянно покрытый какими-то струпьями. Кот жил на батарее. Во всяком случае, Вовка всегда видел его именно там.

Иногда кот встречался Вовке во дворе. Он брезгливо ступал по таящему снегу отливающими зеленью лапами и щурился на весеннее солнце. Вовка не знал, куда он ходит, но обычно, возвращаясь из школы или с музыки, он снова видел кота, лежащего на батарее, словно он никуда и не уходил. Кота, наверное, следовало бы назвать Мурзиком, Барсиком или другой, такой же прозаической кличкой, но Вовка прозвал его Бонифацием, очень уж ему в то время нравился герой любимого мультфильма. Опять же, нельзя было не признать, что по крови, во всяком случае, лев и зеленоватый кот были достаточно близки.

Вовка не помнил, когда Бонифаций появился на батарее впервые, ему казалось, что всегда на зелёных чугунных рёбрах лежало покрытое скудной шерстью тощее тело. Сначала Вовка не обращал на кота особенного внимания, но чем чаще они виделись, тем больше кот Вовку интересовал. Он ни разу не видел, чтобы у батареи была хоть какая-то еда, видимо, питался Бонифаций в каком-то другом месте, возможно, там, куда он ходил яркими весенними днями. Но Вовке казалось, что ест кот не досыта – такой у него был тощий и болезненный вид. Как-то, собираясь в школу, Вовка прихватил с собой кусок сыра и кусок колбасы. Когда он вышел из квартиры, кот лежал на своём обычном месте. Вовка вытащил из кармана листок в клетку, в котором был кошачий завтрак, и сунул угощение коту под нос. Никакой реакции. Бонифаций даже не отвернулся, не шевельнул носом, только чуть вздрогнули облезлые уши. Тогда Вовка оставил угощение на бумаге под батареей и побежал в школу.

Время тянулось невыносимо медленно. Все уроки Вовка проёрзал, слушал невнимательно, отвечал невпопад. Едва закончились занятия, как он уже нёсся домой. В одну минуту взлетел по лестнице. Бонифаций лежал на своей батарее так, словно не шевелился с самого утра, но ни колбасы, ни сыра уже не было. Только жирные пятна на тетрадном листке напоминали о том, что кот сегодня нежданно-негаданно разжился завтраком. Вовку всегда воспитывали правильно. Он аккуратно сложил жирный листок и кинул в мусоропровод. Кот чуть шевельнулся, приподнял голову и прищурился на Вовку, словно улыбнувшись. Так началась эта странная дружба.

Вовка жил с мамой и бабушкой, с отцом виделся только дважды в неделю. В квартире царили уют, чистота, вежливость и очень строгие правила. Сколько Вовка себя помнил, он жил по расписанию. Четвёрки в школе были ужасом и позором, немытые руки – страшным преступлением, незастланная постель – кошмаром. Мама и бабушка – обе педагоги, очень строгие, обложенные книгами и статьями о воспитании. Мама – безукоризненно одетая, с вечно прямой спиной, с гладкой причёской, с жёсткими складками у рта. Бабушка – сухощавая, тоже очень прямая, строгая и невозмутимая.

Вовка знал, что ему никогда не позволят завести не только собаку или котёнка, но даже рыбок или черепашку.

- Грязь разводить, - морщилась мать, когда Вовка заводил робко разговор о каком-нибудь домашнем животном. И добавляла:

- В твоём возрасте надо думать об учёбе, а не о развлечениях. Собака будет отнимать у тебя время. С ней надо гулять, её надо кормить, дрессировать, потому что собака тоже должна быть воспитанной. Весь дом будет в шерсти, в лужах, диваны в слюнях. Нет, Володя, никаких собак.

Про кота говорилось то же самое, да и рыбки, по маминым словам, доставляли немало хлопот – чистка аквариума, покупка корма, водоросли. Вовка соглашался, но, укладываясь спать, тайком ото всех мечтал о том, что когда-нибудь он вырастет и заведёт себе и смешного лопоухого щенка, и пушистого кота, и, может быть, даже маленькую черепашку. Но ведь после школы – а до окончания её и так ещё десять лет! - будет институт, а это ещё очень долго. И Вовка ворочался в своей постели, в до мороза проветренной комнате, на туго накрахмаленных простынях, вздыхал и мечтал о том далёком времени, когда он будет совсем взрослым.

У Вовкиного одноклассника Сашки жили дома два кота и старая собака Тильда. У Вовки не было времени ходить в гости, но, вырываясь на прогулку, которая была обязательна для здоровья, он стремглав бежал в соседний двор в надежде, что Сашка выгуливает свою питомицу. Время, проведённое в играх с Тильдой, было самым счастливым для Вовки временем.

И вот теперь у Вовки завёлся почти свой кот Бонифаций. С того дня, когда он впервые принял от Вовки угощение, это повторялось каждый день. От завтрака тайком откладывалась половина – лучшая половина! – и перекочёвывала под батарею. Бонифаций, видимо, соблюдал какие-то свои приличия и при Вовке никогда не ел. Но ежедневно бумага, в которой завтрак был принесён, оказывалась пуста, а кот со временем пополнел, оброс довольно густой шерстью и стал выглядеть значительно лучше.

Вовка забросил прогулки с Сашкиной Тильдой, стал хуже учиться. Сидя на уроке, он задумчиво грыз карандаш, поглядывая в окно, и мечтал о том, чтобы занятия закончились скорее. Он охотно выходил из дома по любому поводу – выносил мусор, бегал за хлебом и в аптеку, на тренировку выходил из дома раньше. Сидя дома, Вовка изнывал от тоски по Бонифацию, который был так близко – всего лишь за дверь и один пролёт вниз. Но даже заикаться о том, чтобы взять кота домой, было бы глупо – Вовка это понимал.

Бонифаций приобрёл привычку провожать Вовку до школы. Стоило Вовке показаться на пороге с ранцем за спиной, как кот соскакивал с батареи, потягивался, прогибая спину, отряхивался, подёргивая шерстью, и сбегал вслед за мальчиком по лестнице. Два квартала Бонифаций бежал по тротуару рядом со своим другом, а за несколько десятков метров до школы разворачивался и, не оглянувшись, пускался в обратный путь.

Вовка был бы просто счастлив, если бы над ним постоянно не висела угроза разоблачения. Он знал, что стоит маме или бабушке узнать, какой у него завёлся друг, как контроль, от которого и так было не продохнуть восьмилетнему Вовке, будет усилен, и Бонифаций навсегда пропадёт из его жизни. Однажды они чуть не попались. Мать нашла в кармане у сына верёвочку с привязанным к ней бумажным бантиком. Это была игрушка, которую Вовка смастерил для Бонифация. Мать учинила Вовке допрос с пристрастием, и он выкручивался, вертелся, как уж на сковородке, и уши у него горели от того, что он обманывал мать впервые в жизни, но ни за что, ни за что не признался бы он в своей дружбе с уличным котом, зная, что эту дружбу немедленно прервут, и он, Вовка, снова останется совсем один. Совсем один – наедине с учебниками, сольфеджио, холодным маминым голосом, поучающим, поучающим без конца с благой целью «сделать из сына человека». Вовку всегда удивляло это выражение. «Я сделаю из него человека», - говорила мать по телефону отцу, и Вовка надолго потом задумывался – зачем из него кого-то делать, разве он и так не человек?

На сэкономленные от завтраков деньги Вовка купил в зоомагазине яркий маленький мячик. Наученный горьким опытом с бантиком, он не приносил его домой, а прятал за батареей. Видимо, с Бонифацием никто и никогда не играл, потому что он долго не мог взять в толк, зачем Вовка катает мячик туда-сюда по бело-бурым плиткам пола. Потом заинтересовался, стал трогать игрушку лапой, подпрыгивал вверх. Им было очень весело! Правда, веселье продолжалось всего несколько тревожных минут – всегда была опасность, что выйдет бабушка, или мама вернётся с работы в неурочное время, или кто-то из соседей увидит Вовку на лестнице, а потом расскажет бабушке или маме.

Весна подходила к концу, солнышко припекало уже почти по-летнему, и Бонифаций стал чаще покидать свою батарею. Он выходил во двор, сидел на лавочке, щурясь на солнце, тихонько мурлыкая. Так Вовка заставал его не один раз, возвращаясь из школы.

Сольфеджио было Вовкиным ночным кошмаром. Невыносимо тягостно тянулись минуты наедине с Валентиной Алексеевной, толстой, с высоко вскинутой головой, с грудным низким голосом. Во время занятий она стискивала Вовкины локти своими железными пальцами, подбрасывала их вверх. «Легче, легче, Володя!» Вовка выходил со своего сорокаминутного занятия подавленный, обессиленный, с мокрой между лопаток спиной и трясущимися от напряжения пальцами, которым всё никак не удавалось порхать по инструменту «легче, легче». Он ненавидел фортепиано всей душой, а вместе с ним и оперы, куда мать водила его, а он ничего не понимал, сидел тихо и пришибленно. С Валентиной Алексеевной он занимался музыкой четырежды в неделю, и в четверг, последний в неделе день музыкальных занятий, покидая её квартиру, ощущал некое подобие облегчения – всё же впереди три дня без клавиш, локтей, нотных тетрадей. А кроме того, по четвергам приезжал отец. Вовка про себя решил, что обязательно расскажет ему про Бонифация и – кто знает! - может, отец захочет взять кота к себе, и Бонифаций станет жить в тепле, а Вовка будет навещать его в выходные…

И вот в четверг Вовка бежал к своему дому по уже высушенной солнцем асфальтовой дорожке, помахивал на бегу сумой с нотами. Он уже вбежал во двор, Бонифаций, завидев его, соскочил с громким мурлыканьем с лавочки и маленькими шажками побежал Вовке навстречу. Большая серая машина вывернула откуда-то из-за угла дома, взвизгнула покрышками, и Бонифаций остался лежать на дорожке, не шевелясь, обмякнув, как тряпка.

Вовка закричал. Сердце его, пока он бежал к своему другу, разрывалось от горя. Осталась валяться в пыли сумка с нотами. Вовка со всего разгона упал рядом с котом на колени, тормошил его, звал по имени, но Бонифаций не шевелился, только моталась из стороны в сторону маленькая окровавленная голова. Захлёбываясь рыданиями, Вовка схватил кота на руки и побежал в свой подъезд, больше он ничего не мог придумать. Он бегом взбежал по лестнице и принялся что есть мочи трезвонить в дверь, даже не пробуя найти свой собственный ключ. В дверях возникла бабушка. Вовка проскочил у неё под локтем, бросился в свою комнату и осторожно уложил Бонифация на свою кровать. Только тут он заметил, что бок кота медленно, но всё-таки поднимается и опускается.

- Что это за гадость? – раздался за Вовкиной спиной холодный и язвительный бабушкин голос.

Вовка даже не мог сразу ответить, слёзы душили его, застилали глаза, заливали нос и горло. В бессилии он смотрел на тощее, неподвижное тело.

- Вова, убери это с постели!

- Бабушка! – наконец взмолился Вовка. – Позвони врачу, это… это Бонифаций… Он попал под машину…

Хлопнула входная дверь, и сразу послышался мамин голос, от этого голоса Вовка мгновенно втянул голову в плечи.

- Мама, что происходит?

- Мамочка! – Вовка бросился к матери, обхватил её колени. – Мамочка, пожалуйста, давай позвоним врачу, это кот, он… попал…под машину… Мамочка!

Рыдания исказили Вовкин голос, слов стало почти не разобрать, он захлёбывался от горя, его колотило.

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут раздался резкий звонок в дверь, и в коридоре Вовка услышал отцовский низкий, с хрипотцой голос и понял, что это его последняя надежда. Он бросился в коридор, голося во всё горло, бросился в ноги теперь уже не матери, которая что-то говорила, а отцу и бессвязно, давясь, снова и снова повторял, что Бонифация надо везти к врачу. От папы пахло, как всегда, бензином и сигаретами, и этот запах, так не похожий на постоянно проветренную, почти стерильную чистоту маминой квартиры, немного привёл Вовку в себя. Не в силах вымолвить больше ни слова, он горестно смотрел на отца, задрав лицо. Отец быстро прошёл, не разуваясь, заглянул в комнату, посмотрел на мать и бабушку и сказал что-то негромко неприятным голосом. Отрывисто погладил сына по голове.

- Вовка, ты одет? Пошли.

Отец быстро и как-то очень ловко сдёрнул со стула полотенце, завернул в него кота, как спеленал, подхватил на руки и подтолкнул коленом Вовку к выходу.

- Давай скорее.

Пока они сбегали по лестнице, мать что-то кричала тонко им вслед, но они не обернулись. По дороге Вовка гладил сквозь толстое полотенце кота и со страхом заглядывал в приоткрывшиеся веки, между которыми блестели закатившиеся кошачьи глаза.

- Спокойно, спокойно, - говорил отец всё время, что ехали, поднимались на крылечко, сдавали Бонифация с рук на руки какой-то толстенькой женщине в зелёном костюме, потом сидели на диванчике и ждали.

Потом к ним вышел пожилой дядька с седой бородкой, поговорил с отцом о чём-то, и отец сказал, что теперь можно ехать.

- Папочка, он умер? Он умер? – допытывался Вовка, забегая вперёд папы.

Отец потрепал его по голове.

- Нет, конечно. Доктор наложил ему гипс и сделал укол, и теперь он должен поспать. Как, говоришь, его зовут?

- Бонифаций, - всхлипнул Вовка.

- Ясно, - кивнул отец серьёзно.

Для успокоения они заехали в какую-то кафешку и пили чай с большими пирогами, и Вовка почти совершенно успокоился и осмелился спросить.

- Пап, а ты не против, чтобы у тебя жил кот?

- Бонифаций? – спросил отец задумчиво. – Нет, конечно, не против, где ещё я найду кота с таким оттенком шерсти, будем всем говорить, что он у нас редкой породы.

Потом они поехали домой. Вовку отец сразу же услал в его комнату, а сам заперся на кухне с матерью и бабушкой, и Вовка долго слышал голос отца – такой, как сегодня, неприятный, отрывистый. Потом он услышал, как дверь на кухню открылась, и, уже в дверях, отец сказал презрительно и брезгливо:

- Да ты из него не делаешь человека, ты в нём всё человеческое пытаешься убить. Педагог, чтоб тебе…

Он зашёл к Вовке попрощаться и пообещал, что они будут каждый день навещать Бонифация в больнице.

…Бонифация скоро выписали, и Вовка с отцом торжественно отвезли его в отцовскую квартиру, скупив по дороге половину зоомагазина. Бонифаций навсегда остался хромым, но зеленоватый оттенок шерсти никуда не пропал после болезни, и Вовка и отец так убеждали всех, что это кот редкой породы, что и сами, в конце концов, почти в это поверили. Но всё-таки Вовка иногда думал, что Бонифаций позеленел от постоянного соседства с зелёной батареей, на которой они подружились.