Перед богом и людьми

Стон. Что-то рвётся внутри, взрывается со вспышками, разлетается миллионами осколков. И плавно, как отлив, отпускает, откатывается назад. Он открывает глаза и видит её лицо. Не лицо даже, а только подбородок и смуглую шею, завитки пшеничных волос на плечах. Его руки плавно соскальзывают с её талии и падают на смятые простыни. Она изящно перекидывает через него ножку и ложится рядом.

- Тебе было хорошо, милый?

Голос, как сытое кошачье урчание, бархатистый, низкий. Он обнимает её, целует в запрокинутое лицо.

- Не то слово.

- Я хочу есть.

- Конечно! – отзывается он с готовностью. – Собирайся, пойдём.

Она убежала одеваться и краситься, а он сел на постели, потянулся сладко, улыбнулся сам себе. Какая женщина! Взрыв! Тайфун! Какое тело, Господи! Какие волосы…

- Милая, ты скоро?

- Сейчас, любимый!

Она вышла из ванны, подошла, обняла его. Пахнуло горьковатыми, терпкими духами. Он поцеловал её в глубокое декольте.

- Ты готова, радость моя? Пойдём.

В лифте она прижималась к нему, запускала под его пиджак руки, целовала в шею. Какое, к чёрту, кафе? Остаться бы там, в её квартире, и…

- Дима! – выдохнула она восхищённо, остановившись посреди тротуара. – Ди-има!

- Что?

- Димочка, посмотри только!

Он посмотрел. В витрине переливался, сверкал тоненький браслет на синем бархате.

- Нравится? – спросил он небрежно.

Она промолчала, завороженно глядя на безделушку. Дима вынул из бумажника кредитку и улыбнулся.

- У тебя через два дня день рождения, но зачем ждать?

Она обняла его за шею, не стесняясь толпы, обтекающей их, поцеловала в губы долгим горячим поцелуем.

- Обо мне никогда и никто так не заботился… Ты первый.

Он готов был не то что купить браслет, он готов был положить к её ногам весь мир, если бы только мог. Пятнадцать тысяч за эту нежность, за эту страсть, за эту вернувшуюся к нему молодость – какая, право, низкая цена! Он поцеловал её в лоб, подтолкнул.

- Беги давай.

Сжимая кредитку в руке, она взбежала по крылечку к магазинным дверям. Лёгкой дробью простучали по ступенькам каблучки, взметнулся подол летнего платьица, на миг открыв гладкие загорелые бёдра. Уже держась за ручку, она улыбнулась ему, послала воздушный поцелуй. Он улыбнулся в ответ. Она скрылась в дверях, а он закурил, прислонившись к кованым перильцам. Он курил и смотрел на толпу.

Как так вышло, что так поздно пришла к нему эта радость? Всю жизнь он прожил, не зная, что такое настоящее чувство. И вот теперь, когда ему уже сорок два, оно впервые пришло. Дима улыбался. Да, вот оно, эта страсть, которая не кончается, это дыхание, щекочущее его плечо. Как повезло ему, что она нашлась – его девочка, его солнышко. Забаловать бы её, завалить подарками, зацеловать до синяков. Какое счастье обладать женщиной, лучше которой просто не может быть. Как же он, дурак, жил все эти годы? У него было такое чувство, что кончился нескончаемый серый дождь и наконец выглянуло солнышко.

Кристина сбежала с магазинных ступенек и снова поцеловала его, не дав ему опомниться. На тоненьком запястье поблёскивал браслет.

- Ты довольна, радость моя?

Она счастливо зажмурилась и прильнула к его плечу.

Они шли, обнявшись, по улице. Ему нравилось ходить с ней пешком. Нравилось, что она держит его за руку и так по-детски заглядывает в глаза. Нравилось, что вслед ей оборачиваются мужчины, а она идёт с ним и не видит их, потому что не отводит от него глаз. Кроме него, у неё ничего нет, она сама так сказала. Каждый её день должен быть так же прекрасен, как прекрасна она сама. Однажды она заплакала, когда он принёс ей в постель стакан сока. Дима тогда перепугался до смерти, отставил на тумбочку стакан, долго обнимал и целовал любимую, пытаясь разобрать сквозь всхлипы и безудержно льющиеся слёзы её бормотание, и, наконец, понял, что она плачет просто от благодарности. И это наполнило его таким счастьем, такой гордостью, что он и сам чуть не заплакал от благодарности к ней, подарившей ему в придачу к этому изумительному гладкому телу ещё и настоящую любовь.

Поужинав, они пошли обратно. Вечер надвигался стремительно, и Кристина зябко поёживалась в своём лёгком полупрозрачном платьице. Дима накинул ей на плечи пиджак, пользуясь случаем прикоснуться ещё раз к любимой. Они дошли до её подъезда, он, привалившись спиной к своей машине, обнял её за талию, притянул к себе, принялся целовать бережно и нежно. Она отстранилась.

- Что случилось? – спросил он тревожно. Она всегда млела, таяла под его поцелуями и сама целовала его всё жарче, так что начинала кружиться голова, и скоро он совершенно терял над собой контроль.

Она виновато улыбнулась.

- Мне нездоровится. Знобит что-то, и как-то нехорошо внутри.

Он поцеловал её в лоб и с сожалением отпустил.

- Беги скорее, ложись в постель. Может быть, вызвать врача?

- Не стоит, я немножко посплю, и всё пройдёт.

- Я бы остался, но…

- Я всё понимаю, - сказала она грустно, отводя глаза. – Езжай… Езжай, конечно.

- До завтра?

- До завтра, - шепнула Кристина.

Чтобы не рвать себе душу, он стремительно отвернулся, сел за руль, завёл авто. Но не удержался, оглянулся и увидел, как закрылась за ней дверь подъезда. Вздохнув, он поехал по вечерним улицам домой.

- Дим, это ты? – крикнула из кухни жена, когда он вошёл. Он поморщился. Вот оно – его ежедневное болото.

Лена вышла из кухни, вытирая руки полотенцем, подошла к мужу и поцеловала. Он едва удержался, чтобы не отпрянуть – такая разница была между этим ежедневным приевшимся поцелуем в запахе выпечки и тем нежным, лёгким, окутанным ароматами, что происходил с ним в маленькой квартире на смятых розовых простынях.

- Устал? – спросила жена. – Ты много работаешь в последнее время.

- Дела, - ответил он раздражённо.

Но она не обиделась.

- Я испекла твой любимый капустный пирог, мой руки и садись скорее. Дети улеглись уже.

Он сидел за столом, а она сновала по кухне, мелькая перед ним красным бантом фартука. Он смотрел на неё, красивую, нежную, такую привычную, и ему было её жаль. В сущности, она не виновата.

Улёгшись в постель, он отвернулся к стене. Лена положила руку ему на плечо.

-Д им…

- А? – отозвался он недовольно, делая вид, что спит.

Её руки скользнули по его груди, животу.

- Я устал, - пробормотал он. – Извини, пожалуйста, я устал…

Жена вздохнула тихонько, совсем тихонько, словно ветер прошелестел. Поцеловала его в плечо и отвернулась. Он прислушивался к её дыханию. Через несколько минут оно стало тихим и размеренным. Тогда Дмитрий встал и вышел на кухню.

За окном простирался город, огнями заглядывал в окна, манил. Он мог бы сейчас сидеть с Кристиной в уютном ресторанчике или гладить её по волосам, если она плохо себя чувствует. Или… От этого последнего «или» у него закружилась голова. Он закурил. Так продолжаться не может. Он не может не видеть её, он не может больше жить в этом болоте, с этой женщиной, с которой нет ничего, что есть с Кристиной. С женой он поговорит утром, а сейчас он должен увидеть её…

Он тихо оделся и вышел из дома. Ночные улицы были почти пусты, и он доехал быстро. Поднимаясь в лифте, Дмитрий словно уже чувствовал в руках шёлковые волосы, словно трогал уже губами гладкую кожу. С радостно колотящимся сердцем он открыл дверь.

- Анька, ты с ума сошла! На кой он мне сдался, ему в обед сто лет… Ну, браслет подарил… Двадцать пять кусков… Да ну… Тот, предыдущий, хоть в постели был ничего, а этот совсем мрак… Еле терплю, ага… На фига я только связалась?! Да завтра же и пошлю, сколько можно, браслетик вшивый за целый месяц. Может, он на меня так впечатление хотел произвести? – и послышался Кристинин смех, этот мелодичный, нежный, завораживающий смех.

Дима стоял в прихожей, так и не закрыв за собой дверь, как каменное изваяние. Он не мог двинуться с места, слушал и слушал, и каждое слово падало куда-то в глубину его опустевшей души и катилось по ней с гулким грохотом. Он дослушал разговор до конца и не пошевелился даже тогда, когда Кристина вышла из комнаты в прихожую – свежая, невинная, такая беззащитная. Он встретился с ней глазами, и у него вспыхнуло лицо. Он молча развернулся и вышел.

Он долго бродил по улицам, потом вернулся к машине и поехал домой. Дом встретил Диму родным запахом пирогов. Было очень тихо, темно из-за задёрнутых штор. Он подошёл к постели и сел рядом с женой. Она пошевелилась во сне, но не проснулась. Он долго смотрел на неё, и перед его внутренним взором завертелся вдруг калейдоскоп воспоминаний. Безденежье начала их совместной жизни, её первая беременность с постоянной тошнотой, болезнь старшего сына, когда они оба сидели сутками в больнице, её до сих пор сохранившаяся детская радость от любой мелочи, которую он ей дарил. Он вдруг увидел себя со стороны, как будто смотрел спектакль – низкого, подленького. Они ведь даже в церкви венчались. Перед Богом и людьми…

Он удивился, поняв, что за несколько часов всё перегорело, не было ни досады, ни злости на Кристину, только какое-то опустошение и чувство вины перед этой женщиной, лежащей в их общей постели, куда они ложились вдвоём вот уже пятнадцать с лишним лет.

«Что со мной было? – думал он недоумённо. – Я помешался. Это была болезнь».

Он пошёл в душ, а когда вернулся, увидел, что жена не спит, смотрит в потолок широко раскрытыми глазами.

- Ты что? – спросил он тихо, устраиваясь рядом с ней под одеялом.

- Ничего, - прошелестело в ответ.

Он обнял её, поцеловал в подбородок, за ухо, в короткие тёмные волосы. Она потянулась, обняла его за шею.

- Мне ни с кем никогда не было и не будет так, как с тобой, - сказала тихо.

Он посмотрел в карие глаза и понял – она всё знает.

- Мне тоже.

И эти его слова, так же, как и каждый поцелуй, который он оставлял этой ночью на несовершенном, родном, любимом теле, жгли стыдом и вымывали из души всю грязь, которой, оказывается, накопилось очень много.

Какое ему дело до Бога, какое дело до людей? Он молча клялся теперь перед собой и перед ней в том, что никогда больше не поддастся безумию и не станет предателем.

- Я верю, - шепнула она, хотя он не произнёс ничего вслух.