В переходе

Питерское метро – самое глубокое в мире. Едущие вниз эскалаторы засасывают толпу на платформы, как языки чудовищ. Стоит ступить на верхнюю ступеньку – и движения уже не остановить, если только вы не мастер спорта по бегу вверх по движущейся вниз лестнице.

Анна Степановна не была мастером спорта, а кроме того, годы уже наложили на неё свой отпечаток, согнули спину, вытянули под самую кожу вены, сморщили кожу. Поэтому она ступила на эскалатор только с одной целью – спуститься вниз, и никаких иных намерений у неё не было. Сумки оттягивали ей руки. В одной - пара-тройка килограммов картошки, морковка с налипшей грязью, шуршащий лук, пакет молока. В углу брезентовой авоськи притулился маленький кочан капусты. В другой помещалось «баловство» - рыбные консервы, тушёнка, синюшный цыпленок с подсохшей кожей, пакетик карамелек, сахар и банка дешёвого кофе. Анна Степановна долго перекладывала свою добычу из одной сумки в другую, прежде чем войти в метро, взвешивала авоськи в руках, чтобы они весили одинаково. Теперь, спускаясь на эскалаторе, она была довольна. Вес продуктов распределялся равномерно, а это значит, что не придётся останавливаться посреди движущейся толпы и менять местами жестяные банки и ненадёжные тонкие пакеты с овощами.

Анна Степановна была удовлетворена своей поездкой. Она без конца сравнивала цены в ближайшем маркете с ценами на рынке, откуда возвращалась, приплюсовывала к ним накладные расходы в виде стоимости двух жетонов, и радовалась, что сумела так ловко сэкономить почти сто пятьдесят рублей. Такое путешествие для Анны Степановны было традиционным. Получив причитающиеся ей за войну, за блокаду, за пятьдесят лет трудового стажа, за героя труда и прочих героев денежные знаки, она откладывала под скатерть примерно треть – на квартплату, примерно четверть – на чёрный день, ещё немножко – на лекарства, а с остальным своим богатством ехала на другой конец города на оптовый рынок. Там, среди толкающейся толпы, она пробиралась к покрытым плёнкой от ветра и снега прилавкам с продуктами и тщательно выбирала. После таких путешествий Анна Степановна обычно до вечера лежала уставшая, а сумки с продуктами сиротливо стояли в коридоре, ожидая, чтобы хозяйка разобрала их содержимое по местам. Но сегодня в сумках ехали курёнок и молоко, а значит, придётся разбирать покупки сразу по возвращении. Если вы получаете на месяц четыре с половиной тысячи рублей, то порча цыплёнка и литра жидкого молока могут пробить в вашем бюджете серьёзную брешь.

Озабоченная этими мыслями, Анна Степановна подхватила свои сумки и ступила на твердь платформы. Толпа на миг смяла её, но Анна Степановна всё же пробилась сквозь людской поток и утвердилась на кафельных шашечках в ожидании поезда, поместив рядом с ногами в стоптанных башмаках свои драгоценные авоськи.

Поезд налетел с тревожным гулом, как-то раздражённо распахнул свои двери, выпуская утрамбованных и помятых пассажиров. Анна Степановна вцепилась в свои сумки, ей совсем не хотелось собирать потом их содержимое. Поезд всё выплёвывал и выплёвывал людей. Те, что собирались, наоборот, войти в вагон, образовали у дверей узкие коридоры, всё сужая и сужая их. И на этой волне, под равнодушный голос, сообщающий название следующей станции, Анну Степановну внесло в вагон. Ей удалось примоститься со своей ношей в уголке около поручня. Длинноволосый юнец мазнул взглядом по старушечьей согнутой фигурке в сером пальто и снова уткнулся в свой телефон.

«Устал, бедный, - подумала Анна Степановна жалостливо. – Небось с учёбы, и не кушал ещё…» Главным испытанием на пути к родной квартирке для Анны Степановны всегда был переход с одной ветки на другую. Скользкий пол перехода норовил уйти из-под ног, не говоря уже о том, что был наклонным и нёс Анну Степановну вперёд с дьявольской силой. Инерция усугублялась весом авосек, и старушка едва успевала переставлять ноги. А со всех сторон неслись куда-то люди, задевая Анну Степановну плечами и попинывая на ходу её сумки, стремящиеся вперёд быстрее своей обладательницы.

Анна Степановна взмокла, руки у неё свело, но она не останавливалась, словно за ней гналось стадо бизонов и готово было её растоптать, размазать по серому скользкому полу. Когда она почти достигла конца своего марафона и впереди уже замаячила горизонтальная поверхность площадки перед лестницей, сквозь гомон и механический шум её ушей достигла мелодия.

Мелодия лилась прямо под ноги бегущих и спешащих, рикошетом отскакивала от серых стен и терялась в подвесках тяжёлых люстр, освещающих этот Ахеронт. Она проникла в душу Анны Степановны, как коньяк пропитывает торт, и поселила там горькую сладость. Анна Степановна начала сложный маневр, чтобы без ущерба для здоровья припарковаться к стене перехода, и ей это удалось. Развернувшись, она стала взбираться теперь уже в гору, таща на буксире свои кутули, и, наконец, достигла источника звука.

Молодой парень в военной форме играл на гитаре «Катюшу», глядя прямо перед собой невидящими глазами. Из ворота кителя выглядывала застиранная тельняшка, ноги в стоптанных берцах крепко упирались в грязный пол, а из-под берета выбивался золотистый хохол. У Анны Степановны защемило сердце. Она постояла безмолвно рядом, пристроив свои сумки у стены, дослушала песню до конца, и на глаза у неё навернулись слёзы. Она вздохнула судорожно.

- Ой, как за душу-то берёт, милок, - пробормотала, когда парень закончил играть. – Я молодой часто её певала.

Парень вскинул лицо, не шевельнув даже глазами.

- Это, бабушка, моя любимая, - сказал тихо. – На войне всё напевал её про себя, когда совсем тяжко было.

- Что ж ты, милый, теперь в переходе-то?

Парень махнул рукой, но ничего горестного не было в этом жесте, только смирение перед судьбой и гордость, какая бывает, если человек выполнил свой долг, а на благодарность, в общем-то, и не рассчитывал.

- Контузия, бабуля. Да и зрения вот лишился.

У Анны Степановны снова ёкнуло сердце.

- Да неужто же вам, кто с войны, не помогают?

Парень промолчал, лицо его приняло выражение гордое и непреклонное, и Анна Степановна поняла, что этот человек не ропщет, но презирает. И так перевернула ей душу эта слепая загубленная молодость, что в груди под пальто стало нехорошо, тягостно так, как будто оттуда вытягивали что-то. Блеклые глаза Анны Степановны под сморщенными веками налились слезами, мягкие щёки задрожали. Она покосилась на безликую толпу, которая вот идёт куда-то, спешит по своим делам, и нет ей никакого дела до этого парня с искалеченной судьбой, который, как и её, Анны Степановны, муж, защищал родину, а теперь делает, может быть, единственное, что умеет, кроме как воевать.

Анна Степановна спешно полезла в карман пальто, достала потрёпанный и затёртый кошелёчек и дрожащей от жалости рукой достала сложенную вчетверо розовую бумажку. В футляре от гитары, который стоял открытый у ног война, валялась какая-то мелочь, и старушка помимо воли возгордилась, что даст настоящую купюру, розовую, в целых сто рублей. Она не стала кидать её в футляр, а сунула прямо в руку парня. Попробуй кинь, сразу небось и вытащат, слепого человека-то не трудно ограбить.

- Вот тебе, сынок…

- Спасибо, бабушка, - откликнулся он тихо. – Дай Вам Бог здоровья.

- И ты не болей, милый, - сказала Анна Степановна, несмело гладя его по рукаву кителя. – Ну, пойду я, поздно уж. А ты играй, милый, незрячие больше других видят, а мы послушаем.

Подхватив свои котомки, Анна Степановна снова влилась в поток, и ноги её затопали спешно и натужно по стаявшему с ботинок грязному водянистому снегу.

«Сто рублей, - размышляла старушка, поднимаясь на своей станции на поверхность. – Ну да Бог с ними, а парень-то какой молодой, Божешка ты мой… И слепой. Надо было хоть продуктов ему, может, дать… Нет, гордый, обиделся бы».

Войдя в свою квартирку, напоминающую мышеловку, Анна Степановна стала разбирать покупки, и совесть в ней снова всколыхнулась. Парень-то голодный, небось, и как он пойдёт по заснеженным улицам совсем один, как бы под машину не угодил… Слёзы снова закапали из глаз Анны Степановны.

…Парень в камуфляже уселся в свой «БМВ», кинул на заднее сиденье гитару и поехал собирать дань со своих работников: инвалидов, слепых, клянчащих на храмы, на операции и на похороны мужа. Потом – переодеться и в кабак. Устал, давненько уже сам не стоял.

«Ну, хоть поразвлёкся, - решил он, закуривая. – Вообще, хорошо, когда бизнес в гору идёт, в следующем году квартиру бы побольше, да и Светка шубу опять просит, как не купить».