Достаток. Часть 1

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Почти всю жизнь Татьяна Ивановна проработала в ресторанах, буфетах и кафе. Муж её был капитаном дальнего плавания, и, благодаря обоюдным усилиям супругов, всегда, даже в тяжкие девяностые, в их доме был достаток. Возвращаясь домой, Татьяна Ивановна неизменно волокла сумки со снедью. Неизвестно, сколько градусов оставалось в ресторанном коньяке, и сколько было списано продуктов, но спиртное у Татьяны Ивановны не переводилось, а жарила она исключительно на сливочном масле.

Кроме такой домовитости, у Татьяны Ивановны имелось ещё одно несомненное достоинство – принесенный из ресторана коньяк она использовала с пользой. Тёмные бутылки со звёздочками перекочёвывали по мере надобности в ящики столов главбухов, учителей в школе детей и прочих нужных людей. Нужных людей Татьяна Ивановна называла довольно затейливо – имя в уменьшительно-ласкательном варианте, а отчество, как обычно. Таким образом, в обращении легко угадывались и глубочайшее уважение, и некая фамильярность, долженствующая свидетельствовать о расположении обращающейся.

Когда-то давно Татьяна Ивановна прибыла в город-герой из украинского села, жила в общежитии кулинарного техникума на небольшую стипендию, а потому ныне за заработанные честным трудом блага держалась мёртвой хваткой.

Яркая, как казачка, от природы, она не нуждалась в косметике. Миновав бальзаковский возраст, родив на свет божий двух детей, она сильно располнела, но и это её не портило. Ни единой морщинке не было места на её полном лице с тёмными бровями и ресницами. Длинные платья, юбки, свободные блузы, тяжёлые, из натурального камня, крупные украшения – всё было настолько элегантно, что казалось изготовленным на заказ.

Муж Татьяны Ивановны не только боготворил свою красивую и пробивную супругу, но и, несмотря на высокую свою должность, порядком побаивался. Быть может, на кораблях голос его, подобно голосам древних викингов, был хрипл и властен, но дома, стоило ему увидеть упёртые в бока мощные руки супруги и услышать раскатистое «Бор-р-рис!», как он сникал. Доставал, оглядываясь, из внутреннего кармана парадного кителя оставленные себе от зарплаты деньги и, как только супруга, оставив его в покое, погружалась в хозяйство, надевал серую нейлоновую куртку, шапку-петушок и выскальзывал бесшумно из дома. Через несколько минут в гараже дяди Миши, когда первая «маленькая» подходила к концу, к Борису возвращались капитанская удаль и властность.

Что-что, а хозяйствовать Татьяна Ивановна умела. Откуда б ни брались на столе у неё разносолы, а использовала она их всегда рачительно и с умом. Ни разу не поставила на стол семье покупных пельменей, не жалела сил и времени, лепила сама. В квартире не было видно ни пылинки, несмотря на то, что жили в семье две собаки – доберманша с отличной родословной и огромная приблудная дворняга Машка. Как бы ни измоталась Татьяна Ивановна на работе, как бы ни были тяжелы сумки, а редко можно было её увидеть без поварёшки или пылесоса в руках. В дождь ли, в снег ли, в шесть утра выводила она собак на прогулку, накинув поверх ночной рубашки пальто. Вернувшись, собиралась на работу. И пусть залегли с вечера под глазами тени, голос её оставался по-прежнему медовым, а с полного лица не сходила улыбка.

Детей у Татьяны Ивановны было двое. После окончания техникума вышла она замуж за некоего Козлякова. Брак был недолгим, и от него у Татьяны Ивановны осталась дочь Марина. От Бориса Татьяна Ивановна родила спустя десять лет сына. Назвали мальчишку Романом, но дома чаще называли Ромашкой. Это был на удивление красивый мальчик, смуглый, темноволосый, похожий на татарчонка. Его боготворил весь дом и в особенности бабка, мать Татьяны Ивановны, такая же дородная, такая же хозяйственная, как её дочь, и обладающая не менее властным характером. Между ней и Татьяной Ивановной частенько вспыхивали ссоры, но Ромочку они обожали одинаково.

Первое время Борис пытался препятствовать тому, чтобы мать и бабка баловали сына, но противостоять этому женскому тандему было нелегко. На голову капитана обрушивались такие бури, что вскоре он махнул рукой и всё чаще, будучи на берегу, искал покоя в обществе дяди Миши, постоянно возившегося со своей «Волгой», и ещё нескольких таких же, как он, счастливых супругов женщин, которые имеют на всё собственное непоколебимое мнение. Призывался Борис для воспитания сына только в тех случаях, когда вышедший из-под контроля мальчишка нуждался, по мнению матери, в порке, а сама она, намаявшись на работе, уже не имела для этого сил.

Вообще, в воспитании Ромашки прослеживалась политика кнута и пряника, только вот кнуты, а точнее отцовский офицерский ремень, доставались по поводу, а пряники сыпались на мальчика, как из рога изобилия. У Татьяны Ивановны было почти нищее детство, и теперь, имея такую возможность, она старалась дать своему красивому и умному сыну всё, чего была лишена сама.

Было такое время, когда на прилавках в Ленинграде невозможно было найти хоть мало-мальски приличные игрушки. Если кто-то ехал в командировку в Москву, то первым делом обегал весь ГУМ в поисках плюшевого медведя или немецкого смуглого пупса. А у Ромочки были заграничные огромные яркие самосвалы, в которые маленький водитель мог забраться, привезённые отцом из заграничных командировок. Его дворовые приятели выходили во двор с ломтями хлеба, намазанными бабушкиным вареньем или маслом и посыпанными сахаром, а на бутербродах Ромки лежали толстые куски колбасы.

Недаром мать работала день и ночь, не ленилась и не брезговала, будучи администратором гостиничного ресторана, встать за стойку вместо заболевшей или выпившей барменши. И для каждого, хоть бы и под утро, находила она обаятельную улыбку - и для директора гостиницы, и для любого клиента. Недаром в её телефонной книжке напротив некоторых фамилий были пометки красным карандашом – дни рождения и домашние телефоны. Однако при всём том, порка, по её мнению, сыну время от времени была только на пользу. Это средство применялось, когда шестилетний Ромашка убегал надолго со двора или перечил матери. Отцу хамить позволялось - что с него, отца, взять, если он только деньги привозит из плаванья и больше ничего?

Марина закончила с отличием техникум и устроилась работать, а Ромке пришло время собираться в школу. У Татьяны Ивановны прибавилось забот. Она пыталась заставить дочь поступить в институт: сначала уговаривала, потом плакала, говорила, что сама не смогла этого сделать, потому что должна была работать, а Марине, имеющей такую возможность, сам Бог велел учиться и радовать мать, которая положила на благополучие детей всю жизнь. Её искренне возмущало и обижало, что старшая дочь старается бывать дома как можно реже и мало рассказывает о своих делах. Ведь Татьяна Ивановна имела большие связи, которые помогли бы Марине обойти множество трудностей и даже почти в любой институт поступить безо всякого труда. Пусть бы не оказалось в этом институте нужных людей, но коньяк и гладкие, плотные, тяжёлые конверты никто ещё не отменял! А уж идти работать в прачечную, куда надо являться к шести утра – что за глупость! Мать вполне в состоянии пристроить её на чистую, необременительную работу, где вообще мало что нужно будет делать, стоит только открыть записную книжку.

- Мама, я не хочу, мне не надо этого! – воскликнула как-то дочь во время очередной из таких ссор.

- Как не надо? – опешила Татьяна Ивановна. – Девчонки не хуже тебя в институт по три года подряд поступают и поступить не могут, а на хорошую работу устроиться очень трудно.

- Да так, не надо! – выкрикнула Марина. – Не надо мне такую работу и такого института! Я сама, сама устроюсь, без твоих денег! Дай мне, наконец, дышать. Это невозможно – постоянно жить под вашим с бабушкой контролем. Мне надоело, что вы бесконечно обсуждаете моё поведение и говорите, что я вылитая Козлякова! Пусть Козлякова, пусть! Я хочу жить отдельно и на свои деньги!

- Ах ты, дрянь! – закричала и Татьяна Ивановна тоже и, размахнувшись, влепила заплаканной дочери мощную пощёчину, которая чуть было не опрокинула ту на пол. – Дрянь неблагодарная! Козлякова и есть. Куда ты без моих денег, да что ты из себя представляешь, девчонка?! Сыта, одета – где ты теперь всё это возьмёшь? На панель пойдёшь? Мать всю жизнь на вас всех горбатится, этот алкоголик только по гаражам шляется!

- Это ты довела его до того, что он начал шляться, мама, - ответила дочь, потирая красную вспухшую щёку. – Вы с бабушкой кого угодно доведёте до того, что из дому сбежит. Ты хоть раз дала ему высказать своё мнение? Ты даже Ромке-засранцу и то говоришь, чтоб он не слушал этого алкаша, а он его отец! Ты всех задавила, всех! Только Ромочка – свет в окошке. Ты думала, что из него вырастет? Что толку, что вы его порите так, что крики на весь подъезд, если тут же бабушка ему деньги суёт? Мне никто не совал!

- Ты старше! – снова закричала Татьяна Ивановна, до глубины души возмущённая тем, что зелёная девчонка смеет её упрекать. Её, которая впрягалась всю жизнь в любую работу, и заигрывала, и заискивала, и прогибалась, где надо, чтоб принести в семью лишний рубль, лишнюю палку колбасы. – Ты знаешь, что и тебе в техникум я конфеты носила?! Что ты сама для себя сделала, соплячка?

- Теперь мне больше ничего не надо, мама, - ответила дочь, внезапно успокоившись, только алело на щеке яркое пятно. – Спасибо тебе. Теперь я сама.

- Ах сама! – язвительно засмеялась мать. – Ну, давай-давай. Придёшь ещё к матери, попросишь.

- Я переночую у Ленки, - сказала Марина. Развернулась, ушла в свою комнату. Татьяна Ивановна настороженно прислушивалась к доносившимся оттуда звукам. Вот скрипнула дверца шкафа, прожужжала молния на сумке, и через минуту дочь появилась в дверях кухни, спортивная сумка висела у неё на плече.

- Пока, мам. Я буду звонить.

- Неблагодарная, - выкрикнула ей вслед мать.

Замок на входной двери сухо щёлкнул. Тогда Татьяна Ивановна в изнеможении опустила на табуретку своё грузное тело, склонила голову на руки и заплакала.

Продолжение следует...