Новая пьеса

- Что ты передо мной слёзы льёшь? К мамаше своей съезди, поплачься. Закричал ребёнок, я вытерла лицо и вошла в детскую. - Ах ты, мой хороший. Ротик улыбнулся. - Агу! Гуууу! Я взяла малыша на руки. Он разглядывал меня близко и очень внимательно. Я постаралась ему улыбнуться. Любопытный мой птенец. Пока не знает, что такое слёзы. Да и что ему плакать? Муж возник в дверях.

- Что ты над ним сюсюкаешь, на жалость давишь?

Я отвернулась к окну, не спуская ребёнка с рук.

- Дай-ка.

Взял на руки ребёнка.

- Вот такая мамаша у тебя, сынок, вечно ревёт не по делу. А ты что истеришь, в мамку что ли? Где мой синий свитер? – это уже мне.

Я молчала, глотала слёзы, уткнувшись лицом в занавеску.

- Я тебе вопрос задал.

Я молчала.

- Идиотка.

Положил ребёнка в кроватку и вышел, хлопнув дверью. Ребёнок вздрогнул, нижняя губка затряслась, на лобике тут же покраснело родовое пятнышко – сейчас заплачет. Я снова подхватила его на руки, он плакал жалобно и тонко. Напугали, обидели ни за что ни про что…

Сколько раз просила не хлопать дверьми – боится ребёнок громких звуков. Нет, он, видите ли, не от этого просыпается. Нечего, мол, психовать беременной было, был бы ребёнок спокойный. И всё это под соусом большой отцовской любви. Какая я мать? Вот он – отец! Как от всего этого больно...

Слёз было не остановить. Прилегла с ребёнком на диван, поминутно вытирая слёзы и стараясь ему улыбаться. Малыш перевернулся на животик и, довольный собой, засмеялся. Я пощекотала его под толстеньким подбородком.

- Какой ты у меня молодец.

В соседней комнате неясные какие-то звуки. Потом в коридоре звякнули ключи на связке, лязгнула о шкаф обувная ложка. Хлопнула входная дверь. Тишина. Слава тебе, Господи. Небольшая передышка.

Я положила на край дивана несколько подушек, чтоб малыш не скатился на пол. Ползать пока не умеет, но дрыгается и вполне может так добраться до края. Положила перед ним несколько погремушек и вышла в кухню.

Моя кухня – нет, не моя, конечно, его. Но я сама перестилала здесь линолеум, сама красила окна, клеила обои. Это были первые месяцы беременности. Я - зелёная от постоянных приступов тошноты, каждый раз, выходя из туалета, вытирала потный лоб дрожащими ладонями. Строила уют – для всех. И мечтала, какой тёплый и славный это будет дом, как мы будем вместе завтракать на этой кухне, как на стенках я повешу детские картинки и заведу красивую посуду, чтобы каждый день был пусть маленький, домашний, но праздник. И на дни рождения можно будет прятать друг другу и детям подарки под подушку…

В четыре месяца беременности он сказал, что, когда я рожу, лишит меня материнских прав. Со зла, конечно. Чем-то я была недовольна. Смела быть недовольной. Ночью открылось небольшое кровотечение. Я лежала в темноте и прислушивалась к себе, ноющая боль в ногах и пояснице – или мне кажется?.. У страха глаза велики. Осторожно потрогала его за плечо.

- Ну что тебе?

- У меня кровь.

- Вызывай скорую, что я, врач тебе что ли? – перевернулся на другой бок, захрапел.

Скорую… В соседней комнате спала спокойно маленькая дочурка. Какая скорая? Господи, оставь мне этого ребёнка. Я как-нибудь выкручусь. Господи, я буду очень стараться, я больше никогда так не вляпаюсь… Помоги мне один–единственный раз, Господи... Наутро крови уже не было. К гинекологу муж поехал со мной.

- Всё нормально, не волнуйтесь.

Выходили из клиники, бросил мне в дверях:

- Симулянтка.

Ничего, родится малыш, и всё изменится. Он будет толстенький и розовый, и похож на него, с такими же карими глазками… В двадцать три года в такое ещё верится.

Я ушла за два месяца до родов. Мне надо было доносить, во что бы то ни стало доносить ребёнка… Дальше будем думать, только бы доносить, только бы родить его, малыша. Мне некуда было идти, наша с сестрой квартира сдавалась.

Номер в гостинице, отвратительно пахнущие общественной чистотой простыни. Я тихонько выла, сидя на тёплом кафеле между унитазом и душевой кабинкой. Это ненадолго, совсем ненадолго.

Я родила в срок. Последние два месяца продавала родительскую квартиру, моей доли денег хватило только на квартиру в строящемся доме. Срок сдачи – через год. Что ж.

Он просил вернуться. Он таскал подарки для меня и памперсы для ребёнка. И просил, просил…

- Мы же можем жить по-другому. Давай попытаемся.

…Я закурила. Ещё раз оглядела поклеенные мной стены, новенькую посуду на плите. Из детской доносятся восторженные крики – наверное, дотянулся до погремушки. Как же душно мне в этом доме, где никогда не будет ничего того, чего я хотела для своих детей. Где сегодняшним утром мне сказали, что лучше б я не возвращалась, потому что я попросила вытереть пролитую им на пол воду… Не первый раз за те два месяца, что мы снова живём вместе. Были бы родители. Но папа умер, у мамы больное сердце, и она живёт в другом городе. Нет.

Возмущённый вопль из детской. Я вынырнула из себя. И всё вокруг показалось декорациями – картонными чёрно-белыми картинками, бездарными и неинтересными. Как избита и затаскана эта пьеса! И раз за разом люди играют в ней роли, спотыкаясь, плача и боясь изменить сценарий.

Вопль повторился. Я крепко потёрла ладонями лицо, улыбнулась и вошла в детскую. Карие глазки поймали мои глаза и не отпускали. Мне показалось, что что-то тёмное, сгустившееся вокруг меня, отринулось, испугавшись. От малыша по скучным декорациям этого глупого представления стали разливаться цвета.

Я не выдержу? Я не могу не выдержать, нет у меня такого права. Дочка пока на летних каникулах у бабушки, придётся продлить каникулы ещё на три месяца, я не повезу её в этот дом. Осталось полгода – и я буду свободна. Свободна! Нянька, работа – закрутилось в голове. За полгода я успею подготовиться к жизни в своём доме, где никто не посмеет так со мной говорить и где не будет детских слёз.

Подняла ребёнка на вытянутых руках.

- Мы же справимся?

- Агу!