Слеза полдневного светила. Часть 1. Главы 15 - 16

В Москве, несмотря на весну, по ночам ложился мороз. Утром деревья стояли все белые, и призраком виднелся Кремль из-за клубящейся морозной дымки. На бледной синеве неба золотой луковицей блестела колокольня Ивана Великого. Вода в реке казалась льдисто-серой, студеной.

Марат и Ангелина Львовна медленным шагом прогуливались по набережной Москва-реки и разговаривали.
– Почки на деревьях не померзнут?
– Не должны, – отвечал Марат. – Северная природа к холодам привыкшая.
Он подошел к одинокому, звонкому от мороза деревцу, пощупал ветки.
– Ну что?
– Спят еще почки.
На востоке небо окрасилось сияющим золотом, в котором угадывался яркий солнечный шар.
– Я тебе принес очередные «художества», – небрежно, стараясь не акцентировать на этом внимание, сказал Калитин.
«Художествами» он называл описания картин, приходивших к нему из непонятного источника. Картины становились все более явственными, обрастали подробностями, окрашивались эмоциями. Они, словно захватывающий кинофильм, разворачивались в сознании Марата, проживая в нем свои собственные, трепетные, жаркие мгновения.
– Что ты чувствуешь, когда пишешь? – поинтересовалась Закревская.
– Чувствую, что я живу как бы одновременно в двух мирах. Но такого же не бывает?!

Ангелина Львовна помолчала.
– Кто из нас осмелится утверждать, будто он знает, что бывает, а чего не бывает? – сказала она после недолгого раздумья.
Марат поддел ногой ком снега, улыбнулся.
– Ты правда не считаешь меня сумасшедшим?
– Разумеется, нет. Что за глупости ты говоришь? – вздохнула она, провожая взглядом катящийся по обледеневшей мостовой комок. – Границы нормальности так размыты! Психиатрия – сплошные условности, каждую из которых можно если не опровергнуть, то оспорить, так что…
– Спасибо, утешила, – перебил он, заходя вперед и поворачиваясь к ней лицом. – Ну-ка, давай постоим. Значит, происходящее со мной выходит за эти ваши границы? Не бойся, говори.
– В общем, да… Но не стоит этого пугаться. Любой талант, любое проявление творческих способностей тоже выходит за общепринятые границы. Гениальность таит в себе своего рода божественное безумие. Оставаясь в границах ума, можно создать только добротную поделку. Истинный же шедевр рождается в иных сферах и оттуда приходит в наш мир. Именно поэтому гениальность столь притягательна.
– Ты серьезно?
– Это только мое мнение, – подчеркнула Закревская. – Каждый пусть думает сам и делает свои собственные выводы.

– Может, во мне просыпается гениальный писатель? – пошутил Марат. – Как же мне назвать свой шедевр? О! Придумал! «Семнадцать мгновений весны»... Как тебе?
– Несколько избито.
– Зато популярно. Сразу привлечет внимание!
– На чужих колесах далеко не уедешь.
– Ну во-о-от… – изобразил притворную обиду Калитин. – Так я и знал. Не успел пикнуть, сразу обрушился поток критики. Куда же это годится? Конечно, художника каждый может высмеять…
Так, дурачась и хохоча, они подошли к машине Марата.
– Тебя подвезти?
– Нет, – решительно отказалась Ангелина Львовна. – Я лучше на метро. В прошлый раз мы попали в такую «пробку»!
– Это не моя вина, – оправдывался Марат. – Я старался. Это все урбанизация и гигантомания. Города превращаются в технических монстров, которые пожирают не только чистый воздух, воду и здоровье граждан, но и время! Здорово я придумал?
– Здорово, здорово… Растешь, Калитин. Ладно, я побежала. Пока!
По дороге к подземке она обернулась и помахала ему рукой в белой пуховой варежке.

У входа в офис Ангелину Львовну поджидал Самойленко. Он курил.
– Позвонила твоя пациентка, сказала, что не придет.
– Почему?
– Откуда я знаю? – возмутился Олег Иванович. – Говорит, заболела. В городе эпидемия гриппа, да будет тебе известно!
Закревской было известно про эпидемию. В транспорте люди чихали, кашляли и шарахались друг от друга. В магазинах пахло хлоркой, а продавцы стояли за прилавками в ватно-марлевых повязках, которые народ метко прозвал «намордниками».
– Олег! Немедленно приобрети себе «намордник»! – сказала она, закрывая за собой дверь кабинета.
– Что?…
Самойленко так и застыл с открытым ртом, машинально бросив в пепельницу недокуренную сигарету.

Доктор Закревская включила кофеварку, уселась за стол и достала из сумочки сложенные вчетверо листы с «художествами» Марата Калитина. Они заинтересовали ее не только с медицинской точки зрения.

15 век нашей эры, империя ацтеков, Теночтитлан.
…Я понял, что в Теночтитлане мне более делать нечего. Все, что я мог, я узнал. Бедная Миктони! Кажется, она искренне полюбила меня. Хотя… у них все так густо пропитано притворством, что надеяться на чистоту чувств просто смешно. Она погорюет немного и успокоится. А мне следует изменить район моих поисков. Я заранее предполагал, что всю тайну не может знать кто-то один. Прошло довольно много времени. Они должны были вести себя с величайшими предосторожностями. И они разделили тайну на фрагменты, которые трудно связать друг с другом. Так ее можно доверить нескольким лицам и чувствовать себя в относительной безопасности. Полного спокойствия все равно не будет. Потому что пока существуют те, кто прячет, будут существовать и те, кто ищет. Сложность хранения их тайны заключается еще и в том, что она слишком важна. Если ею владеет только один, то как быть в случае его смерти? Вдруг она окажется непредвиденной и произойдет в обстоятельствах, когда некому будет передать знание? Последствия могут оказаться катастрофическими. С другой стороны, то, что знают двое, уже не является надежно защищенным. Ну а о троих и говорить нечего. Именно поэтому они изобрели такую сложную систему сокрытия.

Итак, ацтеки владели фрагментом, который стал почти ясен для меня. Увы! Они слишком плохо летают, и золота у них меньше, чем следовало ожидать. Они – хранители косвенных сведений. А меня интересовало главное. Я понял, куда мне следует теперь направиться. Осталось придумать более-менее достоверную причину, по которой я мог бы покинуть Теночтитлан. Мое исчезновение не должно вызвать никаких толков и поводов для объявления розыска. Следовательно… План отъезда давно сложился у меня в голове. Всему виной я объявлю нашу с Миктони интимную связь. Она испугается, а всем остальным представителям ацтекской верхушки станет ясно, почему я скрылся не только из города, но и из страны. Еще бы! Возможная месть ее мужа, гордого правителя, привела меня в неописуемый ужас, и я бежал, не чуя под собой ног. Меня вполне устраивала такая версия. Миктони, скорее всего, не пострадает. В мое отсутствие установить ее вину будет невозможно. На нее падут ничем не подтвержденные подозрения, а этого слишко мало, чтобы расправиться с женщиной такого знатного рода. В конце концов, почему меня должны волновать ее взаимоотношения с мужем и родственниками? Они сами породили свои обычаи. Не я их создавал.

На следующий день я взялся за осуществление своего замысла. Все сошло гладко. Через одного из слуг Миктони я назначил встречу дворцовому управителю. Он был главным осведомителем ее мужа, человеком крайне подозрительным и жестоким. Мучимый любопытством, он явился на площадь перед храмом Уицилопочтли. Я ожидал его там, переодетый до неузнаваемости. Люди толпились у храма в преддверии начала «солнечной мистерии». Огромный золотой диск на вершине святилища был накрыт прозрачной, развевающейся на ветру тканью. Вдоль лестницы выстроились пышно разодетые для церемонии жрецы. В углу площади жались друг к другу предназначенные в жертву пленники, бледные и дрожащие. Я не торопился. Хотел удостовериться, что шпион, как и было условлено, явился один. Управитель нервно оглядывался, надеясь рассмотреть меня в толпе. Напрасно. Я двинулся вместе с паломниками и жителями города, приносящими щедрые жертвенные дары, к подножию храма. Многие из них в экстазе распарывали свою плоть острыми шипами растения магуэй, окропляя кровью ступени храма и свои подношения. Жрецы распевали ритуальные гимны, толпа быстро прибывала…Подобравшись почти вплотную к управителю, я шепотом поведал ему о коварной измене Миктони, предложив выследить ее и любовника завтра вечером. Я также сказал ему, где можно будет застать нечестивцев, позорящих честь славного рода. Управитель пытался повернуться, но толпа так плотно сжала его со всех сторон, что он едва шевелил головой. Я же, закончив свою речь, начал проталкиваться к ступеням храма, дабы возложить принесенные дары. Никто не заметил моего маневра, естественно вписавшегося в церемонию. Я исчез, растворился среди сотен таких же, как я, и по истечении некоторого времени покинул площадь.

Наступила очередь Миктони. Мне без труда удалось убедить ее, что мы раскрыты.
– Как же так? – рыдала она. – Что с нами будет?
Она была так прекрасна в своем горе! Я почти сожалел о нашей разлуке. Но… близость к тайне заставляла меня спешить.
– Кто-то следил за тобой, – сказал я. – Мне придется бежать из Теночтитлана.
– Боги! Нет… Может быть, это неправда? Ведь мы были так осторожны…
– Я тоже не хотел верить. Завтра на месте наших встреч… нас будут ожидать.
– Кто?
Она ломала руки, слезы потоками текли по ее лицу.
– Не знаю.
Назавтра, когда солнце почти опустилось, оставив на небе свой малиновый шлейф, я привел ее к месту наших свиданий. Только в этот раз мы наблюдали со стороны.
– Тише… – шепнул я Миктони. – Молчи, что бы ты ни увидела.
Дворцовый сад бысто погружался в темноту. В назначенный час несколько теней скользнули к потайной двери, которой мы пользовались.
– Это воины, – еле слышно сказал я. – Видишь? У них в руках боевые топоры.
Она дрожала не в силах говорить.
«Тени» спрятались у входа, явно кого-то поджидая. С ними была одна фигура, закутанная в плащ. «Управитель! – подумал я. – Разумеется, он пожелал лично убедиться. Речь все-таки идет о знатной принцессе, а не о простой горожанке. Тут ошибка может стоить головы».
Миктони прижалась ко мне, вздрагивая всем телом. Она больше не плакала.
– Беги! – прошептала она мне в ухо. – Беги сегодня же, сейчас же!
В высокой траве звенели цикады. На темное небо взошла бледная, тревожная луна…

Группа Ильи Вересова спустилась к своему первому лагерю, устроенному на покрытой снегом скальной площадке. Здесь было гораздо просторнее. Землетрясение почти не задело этот участок; во всяком случае и оставленные палатки, и продукты оказались на месте.
– Черт! Ну и снега навалило! – возмущался Потапенко.
Саша Аксельрод находился в дурном расположении духа. Видимо, сказались пережитые потрясения: найденный мертвец, камнепад, сбитая камнем каска.
– Прекрати чертыхаться, – сказал он Толику. – Мало тебе неприятностей? Нечего черта поминать. И так накликали…
Потапенко, добродушный увалень, не обиделся.
– Да брось ты, Санек, все уже позади, расслабься.
Илья слушал их беззлобную перепалку, думал. Тренировочный поход оказался неожиданно сложным, полным опасных и просто неприятных происшествий. Чего стоит хотя бы этот свалившийся в лагерь мертвый альпинист? Жуть… То-то молодые ребята приуныли. И куда только гонор девался?

Пока ставили палатки, готовили на примусе горячий ужин, Гоша и Виталик угрюмо молчали.
– Ну, чего носы повесили, молодежь? – пошутил Вересов. – Жизнь альпиниста богата приключениями. Будет что девушкам рассказать.
– Да уж… – буркнул Гоша Марков, не поднимая глаз. – От таких рассказов ночью не уснешь.
– Зато интересно, – не сдавался Илья.
Он старался разрядить обстановку, внести в нее то дружеское веселье, которое после спуска с ледника напрочь исчезло. Аксельрод видел его усилия и пришел на помощь.
– Толик, а Толик? – со скрытым подвохом спросил он. – Ты свою коллекцию пополнять собираешься?
– Ну? – не понял Потапенко. – Ты мне хочешь что-то предложить?
– Ага. Тут у нас в группе новые ребята есть, Гоша и Кострома. Ребята, вы хотите помочь Толику?
– А че надо? – сонно поинтересовался Кострома.
– Рога нужны!
– Чего?
– У вас девушки есть? – вместо ответа продолжал Аксельрод.
– Есть… а при чем тут…
– Саша хочет рассказать, чем занимаются девушки, когда их парни отправляются в горы! – со смехом вмешался Илья. – Так что, ребята, проверьте лбы.
Гоша машинально прикоснулся ко лбу, чем привел в восторг всю честную компанию.
– Ты правильно понял, Марков! – захохотал Аксельрод, видя, что его шутка удалась. – Проверь, проверь… рога еще не выросли?
– К-какие рога? – опешил Виталик и тоже потянулся ко лбу.
Теперь уже хохотали все, включая и самого Кострому.
– Саша предлагает, чтобы вы пожертвовали свои рога в коллекцию знаменитого горовосходителя Анатолия Потапенко! – торжественно сказал Вересов.
– Ладно вам, – смутился Потапенко. – Ребята, я действительно собираю рога.
Его слова потонули в новом взрыве хохота.

За чаем Аксельрод поведал, что в коллекции Толика имеются рога не только коров, лосей и оленей, но и рога сайгаков, джейранов и даже горных козлов кииков.
– Чего смеетесь? – возмущался Потапенко. – Я свою коллекцию, между прочим, на выставки возил. У меня и дипломы есть, и медали.
За разговором вечер прошел незаметно. Когда совсем стемнело, разошлись по палаткам спать. Вересов не стал назначать на ночь дежурного по лагерю. Происшествие с консервными банками теперь казалось сущей безделицей, не стоящей внимания.
«Подежурю сам», – решил Илья. Он забрался в спальный мешок, но застегивать его не стал, на всякий случай. Рядом захрапел Саша Аксельрод. Они были в палатке вдвоем. Потапенко лег в другой палатке, с Гошей и Костромой.
– Присмотри за ними, – шепнул ему Вересов, уходя.
Что-то не давало ему покоя. А может быть, сказывалось напряжение последних дней: тяжелый подъем на ледник, на стену, землетрясение…

Поначалу Вересов лежал с открытыми глазами, прислушивался. Гудел ветер, взметая снег и шурша им по стенкам палатки. Постепенно усталость взяла свое. Илья не заметил, как погрузился в сон. Ему казалось, он только что закрыл глаза, как раздался приглушенный крик…
– Эй, Илюха! – Аксельрод тряс его за плечо. – Просыпайся, брат!
– Что? – вскинулся Вересов. – Кто кричал?
– Не знаю. Ты тоже слышал? Я думал, мне приснилось.
Не сговариваясь, они выскочили наружу. Около второй палатки стояли Потапенко и Кострома.
– Кто кричал? – громко спросил Илья.
Толик развел руками.
– Гоша исчез…
Вересов, не говоря ни слова, бросился в палатку, через минуту вышел с пустым спальником в руках. Его лицо выражало глубочайшее недоумение.
– Рюкзак Маркова на месте, – угрюмо сообщил Потапенко. – Мы смотрели.
Аксельрод сбегал за фонарем.
– Куда же он мог деться?
– Гоша спал беспокойно, – сказал Кострома. – Ворочался, кряхтел. Потом вышел… Я подумал, ему в туалет захотелось. Ждал, ждал, пока он вернется… задремал. Сколько времени прошло, не помню. Вдруг закричал кто-то… Я разбудил Анатолия. Вот…

Потапенко достал свой фонарь.
– Хорошо, что снег лежит. Должны быть следы.
– Если ветром не замело, – озабоченно заметил Вересов. – Давайте искать. Далеко он уйти не мог.
– Вижу следы! – воскликнул Саша, светя вокруг палатки. – Ведут туда.
Он показал в сторону обрыва. Теперь уже все увидели полузанесенные снегом следы, цепочкой тянущиеся вправо.
Площадка, на которой стоял лагерь, была такая маленькая, что ее обошли с фонарем за десять минут. Маркова нигде не было. Не было его и там, куда вели следы. Они просто обрывались у самого края, и все.
– Кажется, снежный карниз обвалился, – предположил Вересов. – Если так, Марков упал вниз. Самому ему не выбраться.
– Зачем его сюда понесло? – удивился Аксельрод. – Я всех предупреждал, показывал даже этот карниз.
Илья понимал, что ночью спускаться вниз, за Марковым, нельзя. Придется ждать рассвета. Зачем Гоша ушел так далеко от палатки? Это было странно.
– Толик, свяжись с базой, – распорядился Вересов. – Сообщи, что у нас чрезвычайное происшествие. Исчез Григорий Марков, предположительно провалился в трещину.
– Может, он здесь где-нибудь, – возразил Саша. – А мы зря панику поднимем. Давайте еще поищем.
– Где же он? – тоскливо спросил Кострома. – Куда идти искать?
Они обошли всю площадку второй раз, заглянули в палатки. Маркова не было.

Потапенко отправился настраивать рацию.
– Идем и мы, – сказал Илья. – Вместе веселее. А спать уже все равно некогда.
В палатке было тесновато, зато теплее, чем снаружи.
– Есть связь? – спросил Саша у Потапенко.
– Ничего не получается, – заявил тот. – Наверное, блок питания сел.
– Как это сел? Как он мог сесть? – занервничал Аксельрод. – Можно подумать, ты только и делаешь, что болтаешь с базой. Мы рацию почти не включали.
– Не включали…
– Как же питание село?
– Откуда я знаю? – разозлился Толик. – Кажется, рация осталась включенной. Не представляю, как это произошло. Может, во время спуска как-то от сотрясения включилась?
– Какая разница?! – положил конец их спору Вересов. – У нас должен быть запасной блок. Где он?
Потапенко пожал плечами.
– У меня точно нету. Саша, вспомни, кому ты его давал? Помнишь, мы перед подъемом рюкзаки перегружали?

Аксельрод задумался, пытаясь вспомнить. Да, все верно, он сам положил запасной блок питания в чей-то рюкзак. В чей?
– Кажется, он у Маркова…
Все переглянулись.
– Ну, чего вы на меня так смотрите? – вспылил Саша. – Забыл. С кем не бывает? А теперь вспомнил. Почему такой трагизм на лицах? Это ведь Гоша исчез, а не его рюкзак!
– Я принесу, – Виталик поднялся, не дожидаясь указаний Ильи. – Сейчас…
– Сходи с ним. – Вересов посмотрел на Аксельрода и кивнул в сторону Костромы. – Вместе сподручней будет.
– Вы мне не доверяете? – побледнел паренек.
– Нам лучше присматривать друг за другом, – спокойно ответил Илья. – Идите.
Потапенко сделал укоризненное лицо, когда Саша с Виталиком вышли.
– Зачем ты так?
– Прикажешь мне еще и Кострому потом искать? – взорвался Вересов. – В группе Бог знает, что происходит! А отвечать мне.
Через пару минут ребята вернулись и принесли рюкзак Маркова.

– Идите все сюда, – сказал Илья, развязывая рюкзак. – Будем смотреть вместе. У альпинстов нет традиции рыться в чужих вещах, но… в некоторых обстоятельствах это допускается. Гоши нет, и мы не можем спросить у него разрешения, как бы ни хотели.
– Ладно вам, Илья Григорьевич, – смущенно сказал Виталик Саворский, по прозвищу Кострома. – Ищите. Мы вам доверяем.
Никто возражать не стал, и Вересов занялся поисками блока питания. Наконец, переложив кучу вещей, он добрался до искомого предмета.
– Ур-р-а-а-а! – завопили присутствующие. – Есть связь!
Толя Потапенко занялся рацией, а Вересов – складыванием содержимого чужого рюкзака в обратном порядке. Взяв в руки очередную пару теплых носков, он глазам своим не поверил. Между носками что-то блеснуло.
Илья поднял голову. Ребята сгрудились вокруг Потапенко и были увлечены рацией и предстоящим разговором с базой.
Вересов незаметно положил блестящий предмет к себе в карман, собрал рюкзак, завязал его и отставил в сторону.
– Есть связь! – радостно сообщил Толик.
Пока он передавал о случившемся, Илья Вересов вышел из палатки, присел на корточки и, загораживая свет полой куртки, включил фонарик. На его ладони лежал блестящий предмет из рюкзака Маркова. Это был золотой самородок размером с перепелиное яйцо.

* * *

Зима не хотела уходить из Москвы. По ночам она сковывала город морозом, заметала злыми, непроглядными вьюгами. Однако весна медленно и неумолимо вступала в свои права. По утрам светило яркое солнышко, с сосулек под крышами капало, а люди сменили тяжелые меха на более легкую одежду.
Ангелина Львовна, в коротком полушубке и сапожках, уже собиралась выйти из квартиры, как зазвонил телефон. «Наверное, Марат», – подумала она и сняла трубку.
– Алло, Геля! Это ты?
Звонила Машенька Ревина, взволнованная и недовольная.
– Я, – подавляя вздох, ответила Закревская.
– Так что, Данила отказался ходить на твои сеансы?
– Отказался.
– Как прикажешь это понимать?
– Маша, – серьезно начала Ангелина Львовна. – Психоанализ – дело добровольное. Я никого не принуждаю. Господин Ревин вправе сам решать, стоит ему посещать мои сеансы или не стоит.
– Ах, Боже мой! Ты же видела, в каком он состоянии! Разве он может что-то решать? Надо было не отпускать его!
– Как ты себе это представляешь? – усмехнулась Закревская. – Держать и не пущать? Или, может быть, нам с Самойленко следовало привязать твоего Данилу к стулу? Так он мужик здоровый, крепкий. Еще неизвестно, кто бы вышел победителем. Разгромили бы мне весь офис. А кто потом мебель станет чинить?

– Ты шутишь, – заплакала Машенька. – А мне не до веселья. Знаешь, какой он мне вчера скандал закатил? Вы, говорит, с Холмогоровым заодно. Тот спит и видит получить мой бизнес, а ты, дура, ему помогаешь. Вопил, что я хочу его упечь в психушку.
– Разве это не так?
– Он ненормальный! Ему там самое подходящее место!
– Вот видишь? Что же удивляться, если Ревин возмущается? Уверяю тебя, Даниил Петрович вовсе не сумсшедший. Он обычный человек, который просто хочет быть самим собой. И прекрати делать из него идиота. Это кого угодно взбесит!
– Хочет быть самим собо-о-ой? – нараспев повторила Машенька. – Кем же он тогда до сих пор был? А? Вот ответь мне на этот вопрос. Кем Ревин был до сих пор?
Ангелина Львовна задумалась.
– Не знаю… – наконец, сказала она. – Человек – это суперзагадка. Куда браться пирамидам, всяким там идолам с острова Пасхи и Стоунхенджам? Если бы наука плясала от человека, она давно бы попутно раскрыла все остальные земные тайны.
– Что?

Машенька громко шмыгнула носом. Такие слова были ей непонятны.
– Извини, это я так… философствую.
– А-а… И что ты мне посоветуешь?
– Я тебе могу сказать, как следует себя вести, – задумчиво произнесла Ангелина Львовна. – Но боюсь, ты меня не послушаешь.
– Нет, ты все-таки, скажи.
Машенька рассчитывала на совет профессионала. Она цеплялась за него, как за последнюю соломинку.
– Оставь Ревина в покое. Дай ему заниматься тем, чем он хочет. И делать то, что он считает нужным.
– Пусть так и сорит деньгами, да? Он же пустит фирму по ветру!
– Это его деньги?
– Да-а…
– А фирма?
– И фирма его. Что ты хочешь этим сказать? – спохватилась Машенька.
– Только то, что ты слышишь. Человек имеет право распоряжаться своими творениями.
– Данила болен. Я должна ему помочь, а ты…
– Он тебя просил о помощи? – перебила ее Закревская. – Просил?
– Ну… нет. Он не понимает!
– Все он понимает. Это мы с тобой чего-то не понимаем. В этом все дело. А Ревин знает, как ему следует поступать. И не надо ему мешать. Во-первых, это бесполезно, а во-вторых… опасно.
– Что ты… Ты меня пугаешь! – пискнула Машенька, снова заливаясь слезами. – Видишь, ты сама говоришь, что он опасен.
– Ничего такого я не говорю. Как профессионал, я тебе со всей ответственностью заявляю, что Даниил Петрович – нормальный человек. Он немного странен. Ну и что? Я бы назвала это индивидуальными особенностями личности. Люди не могут быть психодвойниками. Мы все разные. Понимаешь? Нет такого инкубатора, который производил бы души-близнецы. Хотя многие об этом мечтают.
Машенька бросила трубку. Она не могла смириться с тем, что ее последняя надежда тает, как мартовский снег.

Доктор Закревская тяжело вздохнула, посмотрела на себя в зеркало и вышла. Всю дорогу до офиса она думала о Ревине. И правда, кем он был до сих пор? Кто он теперь? Если бы она могла ответить на эти вопросы…
Придя к себе в кабинет, она разделась, прислонилась к горячей печке и спросила себя: «А кто я? Ну… врач, психоаналитик, женщина… и все? Кто я в этом мире? Вокруг есть другие врачи, психоаналитики, женщины… Я всего лишь одна из них? Мы, как оловянные солдатики, ничем больше не отличаемся?» Эти мысли застали ее врасплох. Она привыкла размышлять о похожем и разном применительно к другим людям. А в отношении самой себя подобный вопрос возник впервые.
– Лучше выпью чашку кофе, – пробормотала она.
Кофеварки на месте не оказалось.
– Самойленко! Олег! – крикнула Ангелина Львовна, хватаясь за привычное действие, как за спасательный круг.
– Вы меня звали, мадам, или я ослышался? – вежливо поинтересовался Самойленко, просовывая в дверь коротко стриженую голову.
– Где кофеварка? Ты взял?
– Я замерз, тебя не было…
– Хватит оправдываться. Неси сюда кофеварку и шоколад. Бегом!
– Шоколад дамам вредно.
– Жить вообще вредно!
– Понял. Сей момент!

Самойленко исчез, и через минуту появился с кофеваркой в руках и коробкой шоколадных конфет под мышкой.
– Чего это ты такая всклокоченная? – спросил он.
Ангелина Львовна прекрасно поняла, что Олег имеет в виду не прическу, а смятение чувств.
– А… дамские тонкости… Я бы рассказала, да уж больно скучно.
– Не сомневаюсь, – ухмыльнулся Самойленко. – Тебе яду налить?
– Кофе, что ли? Умеешь ты, Олег, привнести изюминку в заурядное действие.
– Это не я, это Вольтер сказал: «Вот уже восемьдесят лет, как я отравляюсь этим ядом».
– Прекрасно… в таком случае, наливай. Негоже отставать от Вольтера.
Они пили кофе, ели шоколад. Самойленко шутил, рассказывал о том, как зерна кофе применяются в гомеопатии.
– Ты и гомеопатией увлекался? – удивилась Ангелина Львовна. – Ну, Самойленко! Ты уникум!
– Знаю.
В скромности Олега Ивановича уж точно заподозрить было трудно.

– А золото в гомеопатии применяется? – вдруг спросила Закревская.
Она не собиралась ничем таким интересоваться. Все получилось само собой.
– Золото? – Самойленко в задумчивости поскреб свою бородку. – Пожалуй. Если я не путаю, золото наличествует в крови.
– Ты уверен?
– Ага. Не знаю, откуда у меня берется уверенность. Наверное, шар!
– Какой шар?
– Магический…
Самойленко, кажется, сам был поражен своим открытием. Ангелина Львовна, глядя на его довольное лицо, рассмеялась.
– Нет, ты не смейся! – дрожа от возбуждения, говорил он. – Вот спроси меня о чем-нибудь!
– Я тебя уже спросила. Золото в гомеопатии применяется?
Олег Иванович картинно закрыл глаза и сосредоточился. А потом начал «вещать».

– Золото – король металлов! – с пафосом заявил он. – Золотом лечили восточных владык! Золото применял сам великий Парацельс! И наши врачи его применяют.
– Ты не шутишь?
– Что? – Самойленко одарил Ангелину Львовну таким взглядом, что ей стало неловко. – Аурум иодатум! – произнес он, как заморское заклинание. – Иодистое золото! Оно… приостанавливает старость. Вот! И вообще… Золото – первый из открытых человеком металлов. Это металл Солнца и проводник его энергий. Оно отводит порчу и сглаз, усиливает энергетику солнечного сплетения – обрати внимание: солнечного! Золото влияет на репродуктивные возможности организма. А в даосской практике золото почитается как сильнейшее средство укрепления духа и продления жизни. Сосуды из золота способны обеззаразить даже самую опасную воду и пищу. Думаешь, почему цари ели на золоте? Из-за красоты? Ха-ха! Какое примитивное предположение! Ацтеки были в этом отношении куда умнее!
– Подожди, Олег, – перебила его пламенную речь Закревская. – Ты сказал ацтеки? При чем тут они?
– А при том, что именно ацтеки первые стали использовать золото для лечения и возвращения молодости. Они обкладывали старейшин самородками для продления жизни. Они добавляли золотой песок в пищу, а на шее носили золотые украшения в качестве талисмана. Знаешь, как ацтеки называли золото? Камень Солнца, Огненный Луч, Дар Богов, Глаз Бога. Золото использовалось в магических ритуалах, дабы привлечь избранных из Царства Света…

На последних словах Олег Иванович как бы споткнулся. Он посмотрел на Ангелину Львовну так, будто впервые ее увидел.
– Почему говорят «золотые руки», например? – уже без прежнего пыла продолжал бормотать он. – Или «золотой корень», «золотое сечение», «золотая середина»? А?
Закревская не сразу нашлась, что ответить.
– Откуда ты все это знаешь? – спросила она.
Самойленко долго молчал.
– Шар! – снова повторил он. – Я все время нахожусь рядом с ним. Похоже, он передает информацию. Мне в голову стали приходить удивительные вещи. Думаешь, я что-нибудь знал о золоте? Ну, да, я изучал гомеопатию, но поверхностно, несерьезно… И вдруг, когда ты меня спросила, все явилось в моем сознании само собой. Как будто я всегда это знал.
Олег Иванович был растерян. Он говорил, не веря в свои же слова.
– Как шар может передавать информацию? – возразила Ангелина Львовна. – Он что, разговаривает с тобой?
– Нет, конечно… Мне кажется, это происходит телепатически.
– И когда тебе в голову стали приходить «удивительные вещи»?
Самойленко закусил губу, пытаясь вспомнить.
– Знаешь… это началось после того, как я давал шар тебе…

Община гуру Нангавана.

Когда-то давно Учитель сказал ему: «Поднявшись на первый выступ Священной Горы, ты все поймешь». Тогда эти слова удивили и даже немного обидели Степана Макаровича. Неужели он еще чего-то не понимает? После стольких лет постижения Истины? И только добравшись до Памира и взойдя на указанную вершину, далеко не самую высокую, доступную для подъема обыкновенному нетренированному человеку, Чичагов догадался, что имел в виду Учитель. Разреженный горный воздух кружил голову. Ослепительно белые, сверкающие на солнце вершины застыли в немой торжественности. Над ними простиралось бездонное, великое небо… Новоиспеченный гуру посмотрел вниз. Там, неизмеримо далеко, росли деревья, кажущиеся былинками, бродили по склонам овцы, похожие на точки. Какими крошечными и ничтожными они казались с этой высоты, какими ненужными!

Перед внутренним взором Степана Макаровича, который теперь величал себя Нангаваном, пронеслась вся его жизнь. Учеба в школе, пионерское детство, комсомольские собрания, институт, научная деятельность, ссоры с женой, зависть коллег… И таким жалким, бессмысленным показалось вдруг все то, с чем он боролся, из-за чего он переживал, неистовствовал, злился, едва не получил инфаркт! Таким пустым…
Каким мелким, незначительным представлялось все это с высоты. «А ведь это только гора! – подумал тогда Нангаван. – Часть земной тверди! Как же вся наша суета выглядит с высот небесных?» И он стал читать Новый Завет, чтобы проникнуть во всю глубину намерения Бога. Оказывается, Иисус тоже поднимался на гору. «В те дни взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу». Нангаван часто размышлял об Иисусе. С одной стороны, он признавал его авторитетом, а с другой… сомневался. Прямо как Фома. Божественная ли сущность Иисус? Где найти ответ на сей мучивший его вопрос, Нангаван не знал.
Ему ужасно хотелось творить чудеса, как Иисус. Но… как он ни старался, превратить воду в вино ему еще ни разу не удалось. С мгновенными исцелениями больных и страждущих как-то тоже не складывалось. Ходить по воде Нангаван не пробовал, но был уверен, что из этой затеи ничего не получится.

«Как же быть? – размышлял он долгими ночами без сна. – Сказано: просите, и дано вам будет. Значит, я могу попросить у Бога способности творить чудеса? А что? Вот соберусь с силами, поднимусь на Гору и попрошу!»
– Погоди, – говорил ему внутренний голос. – А ты уверен, что твою просьбу услышит Бог? А вдруг существо, которому ты возносишь молитвы на Священной Горе, вовсе не то, за которое себя выдает? Что тогда? Твоя душа, Нангаван, отправится прямиком к Дьяволу! Ты этого хочешь?
«Как же во всем разобраться? – мучился гуру. – Кого бы я ни спросил, никто не подскажет мне верного ответа. Мне придется решать самому».
Это больше всего пугало Нангавана. Принимать решения оказалось не так-то легко. Учитель умер, а в книгах не написано, как ему следует поступить. Каждый раз он поднимался на Гору, раздираемый противоречивыми мыслями, и не находил отдохновения в молитве. Да и как он мог его найти? Ведь он даже не знал, кому молится. Нангаван постигал Истину, чтобы обрести спокойствие, душевное равновесие и гармонию с миром. А что получилось? Священная Гора внесла в его душу смятение, которому он не мог ничего противопоставить.

Сегодня утром ученики огорчили его. Один из них пересолил рис, и эта мелочь произвела неожиданный эффект среди членов общины. Новенький встал и заявил, что попробовал съесть пересоленный рис и в результате его посетило озарение.
– Что же ты сумел осознать? – спросил на свою беду Нангаван.
– Жизнь – это маразм! – заявил новоявленный адепт. – Просто жить, как я жил раньше, – это все глубже погружаться в маразм и деградировать. Поэтому я решил уйти от жизни и поселиться в горах. Но что я вижу? То, от чего я пытался уйти, настигло меня.
– Объясни подробнее…
– Что тут объяснять? – с пугающим равнодушием произнес новенький и высыпал испорченный рис на голову соседа. – Разве не маразм питаться такой гадостью? Да еще и делать вид, что испытываешь неизъяснимое блаженство. Я больше не желаю притворяться! Буду говорить то, что думаю, и делать то, что мне хочется!
По окончании своего монолога он встал из-за стола и вышел. Все остальные, за исключением обсыпанного рисом ученика, уставились на Нангавана, ожидая от него разрешения ситуации. Пострадавший же усиленно отряхивался, сопровождая сие действие возмущенным ворчанием.

Гуру опешил. Никакое смирение не поможет, если каждый будет позволять себе подобное безобразие! Однако как же быть? Он изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица. Поскольку ничего вразумительного в голову не приходило, Нангаван принялся петь мантры. Это произвело впечатление. Постепенно все «шраваки», один за другим, начали ему подтягивать. Так, в пении мантр, они провели время до обеда.
– Трапезы не будет до завтрашнего утра, – объявил гуру. – Нам следует очиститься. Накопилось слишком много негативной энергии.
Чтобы усмирить свою собственную гордыню, он отправился пилить дрова. Уже вторую ночь над горами висели сизые тучи, шел снег. В доме стало холодно, так как из экономии топили только одну печь. Неплохо было бы затопить обе.

Во дворе с угрюмым видом ходил вперед-назад, заложив руки за спину, виновник «торжества».
– Пойдем со мной, Женя, – ласково сказал Нангаван.
– Зачем?
– Поможешь мне пилить дрова.
– Маразм! – в очередной раз с глубокой убежденностью произнес Женя, но поплелся за Учителем.
Дрова пилили молча, складывали в поленницу.
– У меня дома паровое отопление, – вдруг сказал новенький. – А я тут пилю дрова. Маразм!
– Хорошо, – кивнул головой Нангаван. – Что, по-твоему, не маразм?
– Все маразм! Абсолютно все…
– Хм… интересно.
– Да врете вы! – беззлобно сказал новенький. – Только вот зачем, не пойму? Ничего вам не интересно. Вам все надоело! И мы, и холод, и отсутсвие удобств, и эти горы… все! А вы делаете вид, как будто получаете какое-то просветление. Что это вообще такое, просветление? А? Объясните мне.

Нангаван молча складывал напиленные дрова.
«Просветление – это когда знаешь, чего хочешь, – думал он. – Вот Иисус знал. Будда знал. А я не знаю, и этот мальчик не знает. И мои ученики не знают».
– Молчите? – усмехнулся новенький. – Правильно делаете. Разве притворяться не маразм? Боже! Какая гнусность эта жизнь!
Он обхватил голову руками и пошел прочь. А гуру уселся на сложенные дрова и тяжело вздохнул.
«Пойду ночью на Гору, как делал Иисус. И попрошу просветления. Или хотя бы способности творить чудеса. Должен же я как-то убеждать этих мальчиков? Впрочем, зачем? Какое мне дело до них? В этом и заключается правда. Я забочусь о себе, собираюсь кормить свое эго собственной исключительностью. Быть лучше других! Вот и все мое стремление».
Нангаван сидел на поленнице, пока не замерз. Он занимался самоедством и покаянием. Но так и не смог избавиться от желания пойти на Гору ночью. Он еще никогда не беседовал с Духом Гор под звездами.
«Как странно я назвал Его, – удивился гуру. – Дух Гор! Прямо язычество какое-то».

Вернувшись в дом, Нангаван застал своих учеников в разгаре очередного «духовного» спора.
– Как же я, по-твоему, должен растопить печь, не пользуясь умом? – возмущался один из «шраваков» – тоненький, лысый паренек по имени Криш.
Кришем его прозвали потому, что он примкнул к общине после долгого «преданного служения» Кришне. От кришнаитов их последователь вынес стойкое отвращение к мясной пище, потребность постоянно перечитывать «Бхагават-Гиту» и пользоваться к месту и не к месту цитатами из этой мудрой книги.
– Раз ты все еще не можешь избавиться от своего ума, значит, ты не достиг высших сфер понимания, – глубокомысленно заявил Хаким, в меру упитанный мужчина азиатского происхождения.
Он был то ли суфием, то ли мусульманином и весьма почитал восточную поэзию. Нангаван встретил Хакима в Москве, на представлении тибетских монахов. Там они познакомились и подружились. Оказалось, что у них много общего.

– А ты – представитель высших сфер! – с сомнением произнес Криш, пытаясь развести огонь в отсыревшей печи, которой давно не пользовались. – Зачем же тебе постоянно таскать с собой стихи Омара Хайяма?
– Стихи – это плоды творчества. Они – песня души, а не ума!
– Да, но чтобы их читать, тебе приходится использовать ум, – не сдавался Криш. – Ведь складывать буквы в слова тебя научили в школе.
Хаким не нашелся, что ответить, и просто отвернулся, изображая снисходительную терпимость к непосвященным.
– Я пытался совершенно отключить ум, – вмешался ученик, которого новенький утром обсыпал рисом. – У меня ничего не получилось. Я варил рис, пользуясь трансцендентным сознанием, и… пересолил его. В результате все остались голодными.
Остальные «шраваки» согласно закивали.
– Учитель, – скрывая улыбку, обратился к Нангавану новенький. – Рассудите нас. Если мы не отключаем ум, то пребываем в низших вибрациях. Тогда как если мы его отключаем, то у нас ничего не выходит. Рис оказывается негодным, печь не разжигается, дрова сырые, а в доме царят холод и беспорядок. Разве это правильно?

Нангаван обвел взглядом своих учеников. Все они уставились на него, ожидая ответа.
– «Когда мягкий дождь орошает мою душу, я вижу Будду, не видя;
Когда лепесток цветка тихо опадает, я слышу голос Будды, не слыша», –негромко произнес он.
В доме воцарилась тишина. Ученики обдумывали сказанное. А Нангаван мысленно благодарил своего старого учителя, который неоднократно напоминал ему: «Если тебе задали вопрос, а ты не знаешь ответа… скажи что-нибудь непонятное. Пусть ученики подумают. Пока они сообразят, что ты сказал, они успеют забыть, о чем они спрашивали».
Нангаван уже не раз применял этот чудесный прием, и он всегда срабатывал безотказно. Так вышло и сейчас. Спор прекратился, и каждый занялся своим делом. А гуру отправился в другую комнату, возлег на деревянный топчан и предался медитации, которая плавно перешла в сон. В этом сне сияющий Дух Гор наделял Нангавана божественными способностями…

Продолжение следует...

Автор: Наталья Солнцева

Официальный сайт Натальи Солнцевой
О тайнах говорить никогда не скучно. Тем более писать книги.
Наталья Солнцева - самый таинственный автор 21 века. Тонкая смесь детектива, мистики, загадок истории и любовной лирики...