Сила слабых

Наташа ни во что не верила. Вернее, она верила только в одно. А еще вернее, в одну. В себя. Девушка уверенно шла по жизни, не обременяя себя остановками и раздумываниями о «смысле бытия» или о том, «для чего мы все пришли на эту землю». Она просто жила, не отказывая себе в удовольствии делать то, что хочется, и говорить то, что думается.

Именно по этой причине единственным другом (другом!) Наташи мужского пола был я. Не любят мужчины таких женщин. Ох, как не любят! Ведь такая скажет в лицо что-то нелицеприятное и не покраснеет. Потому среди всех, кто знал Наташу, за ней вполне справедливо закрепилось реноме человека резкого, в чем-то даже циничного. Оценки девушка раздавала моментально и за словом в карман не лезла. В общем, за весьма привлекательным внешним видом пряталась натура скорее мужская, чем женская.

А выглядела Наташа потрясающе! Конечно, в двадцать два года поголовно все девушки должны по идее выглядеть потрясающе. По идее… Как часто летом, на пляжах, мы, мужчины, сокрушенно качаем головами, глядя на обвислые… формы некоторых совсем еще юных особ. Как часто видим мы неухоженные секущиеся волосы, сухую кожу, буквально молящую о капле крема. Все это напрочь отсутствовало в облике Наташи. Великолепная кожа (она не скупилась на хорошую косметику), роскошные волосы цвета вороного крыла, точеная фигурка, изящные кисти рук, длинные пальцы с превосходным маникюром. Красавица!

Со стороны наше с Наташей общение могло показаться кому-то верхом неприличия и алогизма. Мы говорили на одном языке, и нам было плевать на мнение окружающих. На ее едкость я отвечал своей едкостью, и это… нравилось моей подруге! Некоторые наши общие знакомые были удивлены такой моей «стойкостью».

- Как, вы еще не разругались?!

- Ну как ты ее выдерживаешь?!

А я выдерживал. Причем, с огромным удовольствием. Единственным камнем преткновения в наших разговорах оставалась моя вера в Бога и Наташино неверие. Здесь она показывала свой цинизм в полной мере:

- Слушай, нет никакого Бога! – она смеялась.

Как-то мы спорили о происхождении всего живого на Земле. Спорили спокойно, очень интеллигентно. Не срываясь на крик и не повышая голосов.

- Никогда не возник бы человек из одноклеточного. Никогда.

- Но возник же.

- Да ладно, Наташа! Ну, я не буду тебе приводить пример с обезьянами в зоопарке, упорно не желающими становиться людьми. Ты глянь – человек слаб. Ты посмотри, что в мире творится!

- Человек силен! Это венец мироздания. Нет ничего сильнее нас самих. В нас скрыто столько силы, что…

- Что мы сотнями тысяч умираем от неизлечимых болезней и убиваем друг друга в бесконечных войнах, - продолжил я, усмехнувшись.

- Ты знаешь, в кого я верю?

- Я знаю, что ты мне ответишь.

- Ты прав. Я верю в себя. И нет у меня другой веры. Только в себя. Я – царица этого мира. И этот мир создан для меня, - сказала с иронией, но я знал, что это правда. Она верила только в себя.

- Ух, ты! Ты настолько велика, что тебя на выходе из этого кафе может раздавить грузовик, управляемый пьяным полуграмотным водителем. Или в твою сторону может чихнуть больной атипичной пневмонией кореец. Или на банановой кожуре поскользнешься. И где будет твоя сила? Нет, Наташа, человек – слаб. Без Бога он – ничто. Микроскопическая песчинка в бесконечном океане мироздания. Песчинка, думающая, что она – велика и всемогуща, не перестает быть просто песчинкою.

- Бога нет. Ты говоришь смешные вещи, Толик. Если бы я тебя не знала, то подумала бы, что ты глупец.

- Наташа, не произноси подобного, я ведь тебя просил. Не стоит… Понимаешь, я не хотел бы, чтобы когда-нибудь ты поняла, насколько ты беспомощна. Потому что подобное понимание приходит к нам обычно лишь тогда, когда нам очень плохо. Я не хочу, чтобы тебе было очень плохо.

- И я не хочу! Но если подобное случится – я не буду роптать. Я – сильна. Потому что я – человек. Я сама себе Бог. И в этом мире могу полагаться только на себя…

Мы еще долго сидели в кафе, болтая о том о сем. Через неделю Наташа уехала в Америку к сестре. Она должна была вернуться к Рождеству, но постоянно откладывала приезд и ступила на украинскую землю лишь в начале лета. Мы встретились. Сидели в японском ресторане, болтали несколько часов. Наташа рассказывала о своем пребывании в США, я преимущественно слушал. Она вставляла в предложения английские словечки, презрительно морщилась, рассказывая о российском квартале, и курила, как паровоз. В общем, являла собой типичную картину девушки, плотно держащей эту жизнь за поводья, и оставила у меня неизгладимое впечатление о себе, как о стопроцентно уверенном в себе человеке. Мы попрощались, пообещав друг другу созвониться на неделе. Вихрь жизни захватил меня, и исполнить обещание я смог лишь спустя два месяца. Мобильный подруги долго не отвечал. Наконец на том конце провода я услышал знакомый голос:

- Привет.

- Привет! Как жизнь?

- А ты не знаешь? - с упреком.

- О чем?

- О том, как у меня жизнь?

- Нет. А что?

- Короче, - пауза, - я в больнице.

- Что случилось?

- Кое-что случилось.

- Ты давно там?

- Третий месяц.

Я присвистнул:

- Давай адрес…

…Больница находилась рядом с диагностическим центром. Я купил дежурных бананов, фисташек и еще какую-то дребедень, что носят обычно в больницы. Я не люблю больницы. Мне кажется, что в них неистребимый, невыветриваемый запах лекарств смешивается со смрадом страха, боли и страдания. Я думаю, что подобная смесь весьма негативно сказывается на пациентах. Если добавить к этому общую «убитость» помещений подобных учреждений (ремонт делался лет ...дцать назад), то получается довольно-таки гнетущая атмосфера, на мой взгляд, отнюдь не благоприятным образом сказывающаяся на психологическом состоянии больных людей. Я поднялся на лифте на нужный мне этаж и нос к носу столкнулся с мужчиной, передвигающимся по коридору с помощью металлического приспособления.

- Извините, это здесь находится неврология? – обратился я к мужчине.

Он кивнул, издав какой-то нечленораздельный звук. «Инсультник!» Я почему-то думал, что в неврологии исключительно лежат люди, которых продуло. Ну не сталкивался я с неврологическими отделениями раньше! Я пошел искать палату по длинному коридору. В приоткрытые двери некоторых палат были видны пациенты. Картина открывалась безрадостная. Старики и старухи, запах, стоны, приглушенные голоса, неживой свет неоновых ламп… Возле палаты, в которой должна была находиться моя подруга, я увидел нечто особенное. Около койки с лежащей на ней женщиной стоял поп и заунывным голосом что-то бубнил под нос. «Он ее что, отпевает?» Я остановился, пораженный, и начал смотреть в неплотно закрытую дверь палаты. Женщина едва пошевелила веками. Значит – жива. Еще…

Я постучался в соседнюю дверь с облупленным номером и услышал знакомый голос:

- Войдите.

Я вошел и увидел Наташу. Она очень похудела. Глаза как-то померкли, кожа была настолько бледной, что, казалось, она просвечивается насквозь.

- Привет… Что с тобой?

- П...дец мне.

И Наташа рассказала о том, что предшествовало этому ее состоянию, которое охарактеризовала она одним лаконичным словом…

…После нашей последней встречи прошло три дня. Наташа вышла на кухню, повернула голову к холодильнику и… потеряла сознание. Очнувшись, увидела над собой лица матери и отца.

- Что это было? - спросила она, оглядываясь.

- У тебя болит что-то? Ты ударилась?

- Нет… Ничего не болит… Голова закружилась…

Наташа встала, прошла в ванную, умыла лицо холодной водой, взглянула на себя в зеркало и… очнулась в больнице. Ее привезли на скорой, вызванной перепуганными родителями. Врач с умным лицом успокоил Наташу, сказав, что, по его мнению, ей просто нужна мануалка, и предложил сделать эту самую мануалку за умеренную плату. Сделал. Наташе полегчало. А через два часа она лежала на полу, крича от невыносимой головной боли. И – началось. Больницы, капельницы, уколы. Все врачи сходились в одном – у Наташи защемило артерию. И все были единодушны в выводе – ничего поделать нельзя. Не знали врачи, что следует делать. Рентген не показывал ровным счетом ничего. То есть, артерию зажало, а вот чем – неизвестно.

Теперь нормальной температурой тела для Наташи была – 37. Она то поднималась, то опускалась. Плюс к этому у Наташи вдруг «вылезли» такие болезни, о существовании которых в своем организме она и не подозревала. В перерывах между капельницами (каждые пять часов) и уколами (каждые три часа) девушку мучили головные боли. Ее выписали из одной больницы. Она пробыла дома два дня и легла в другую больницу. Девушка не могла ходить, потому что после нескольких минут стояния на ногах у нее начинала кружиться голова. Она не могла сидеть. Не могла лежать. Самым страшным для нее было то, что никто ничего не мог поделать с этим ее состоянием. Врачи говорили прямо:

- Извини, но мы бессильны...

Я стоял, потрясенный рассказом о том, как нормальный, абсолютно здоровый и цветущий человек превращается вдруг в разбитого и совершенно больного. Жалость комом подкатила к горлу, но я подумал, что жалость, трансформированная в слова, отнюдь не будет помощью для Наташи. Потому я постарался как можно бодрее произнести:

- Э, слушай, все нормально будет! Неизлечимых болезней нет. Даже СПИД излечим!

- Да? Ну, я верю… А что мне остается… Это американские горки. Я у сестры покаталась как-то… Я помню, как у меня прямо-таки щелкнуло что-то в шее…

- Так тебе нужно в Америку! Снова прокатишься, артерия назад станет…

Я нес какую-то околесицу, чтобы не выдать своего состояния. Самое страшное в такой ситуации – знать, что помочь человеку нечем.

- То к одному профессору меня возили, то к другому…

- И что?

- И ничего… Деньги только берут, а помочь не может никто… Знаешь, я уже вообще думаю… Это…

- Так! Ты не думай! Это… Что? Подумаешь, артерия. Понимаю – неприятно. Ну, так что же делать-то? Выздоровеешь!

На глазах девушки блеснули слезы. Это было уже слишком для меня. Я сел рядом с подругой и попытался ее успокоить. Говорил ей что-то, а она прервала меня вдруг:

- Толик… Если я обращусь к Богу, он поможет?

Я ожидал всего, чего угодно, но не этого. А она продолжала:

- Понимаешь… Я много думала… Ведь мне не поможет никто в этой ситуации. Я слаба…

Я в ту же секунду вспомнил наш последний с Наташей разговор. Все фразы ожили в моей памяти, все слова и даже интонации, с которой они были сказаны, вспомнились мне.

- Я хочу, чтобы Он мне помог… Если никто не в силах…

Я не верил своим ушам. Это была та же Наташа, но одновременно это был уже совсем другой человек. Человек, понявший кое-что, что порой не в состоянии понять иной «венец природы» до конца своих дней…

Эта история не имеет конца. Пока что. Наташа с короткими перерывами лежит в больницах. Врачи отказались от первоначального диагноза, но новый диагноз не поставили. То есть, болезнь есть, а диагноза – нет. Состояние ее то улучшается немного, то серьезно ухудшается. Она изменилась. Болезнь изменила ее очень сильно. И я имею в виду не только и не столько внешний вид. Наташа стала во многом по-другому смотреть на жизнь. Она сумела принять свою слабость. И стала сильной, приняв и поняв эту слабость и беспомощность. Она верит. Верит, что все будет хорошо. Меняются врачи, меняется лечение. Неизменной остается вера девушки в то, что есть сила, единственная сила, способная вернуть ей здоровье.

И я верю вместе с ней. Верю, что все будет хорошо. Верю в то, что все будет еще лучше, чем было. Ведь как бы ни был слаб человек, есть в этом мире сила, способная вдохнуть силы в самое слабое тело и дать то, что умирает последним. То, что умирает после смерти надежды. Веру. И вера человека делает его самым сильным существом на земле. Вопреки логике. Вопреки здравому смыслу. И становится человек силен своею слабостью, и, принимая слабость свою, возносится он над всеми творениями, и строит дом своей жизни не на песке, а на камне. И не дано никаким ветрам сломать, смять этот дом. Дом слабого человека, защищенного сильной верой…