Игра дамы. Заключительная часть

Глинский и Грёза были одни в ее квартире, сидели в гостиной на диване с негодными пружинами, и Жорж, нехотя, рассказывал о сегодняшнем происшествии. - Ко мне приходили из милиции, – сообщила она. – Спрашивали, где я была с девяти до половины десятого. Они… ищут преступника. Я знаю, кто он! Это тот же человек, который убил… Варвару.

– Надеюсь, ты… не поделилась с ними своим мнением? – осторожно спросил Жорж.
– Нет, конечно. Я же не дура.
– Помилуй, что связывает Варвару с господином Ирбелиным? – не выдержал он.
– Наш дом, – не задумываясь, выпалила она. – И… шахматы!
– В этом я соглашусь с тобой. – Глинский жестом профессионального фокусника извлек из кармана брюк… черного ферзя. – О-ля-ля! А вот и она, прекрасная дама!
Греза вскрикнула, в ее голосе смешались ужас и восторг. Оказывается, бывает и так. Уставившись на фигурку, девушка застыла, как громом пораженная, она на мгновение потеряла дар речи.
Жорж объяснил, где он нашел черную королеву.

– Кто-то должен быть третьим, – одними губами произнесла Грёза.
– И четвертым! Теперь все фигурки в сборе, как я понимаю?
– Значит… еще двоим грозит смерть.
– Где ты находилась сегодня с девяти до половины десятого вечера? – шепотом спросил Глинский.
– У себя дома… спала, – так же перешла на шепот Грёза. – Меня разбудил шум в коридоре, стук в дверь. Почему ты спрашиваешь?
«Я должен верить ей на слово, – подумал Глинский. – Или не верить. Выбор за мной».
– Ты могла стрелять в Ирбелина, – решил не юлить он. – И оставить на третьем этаже ферзя. Это твоя игра в шахматы!
Она запылала от негодования.
– Выходит, ты меня считаешь… убийцей?

– А ты уверена, что не умеешь ходить во сне? – не отступал он. Лучше выяснить все сразу и до конца. От этого зависят его дальнейшие действия. – Сама же говорила, что шахматы имеют влияние на тебя! И что человек не в состоянии противиться их воле!
– Говорила. И сейчас готова повторить то же самое. Только не о себе. Не ты ли подбрасываешь фигурки, Жорж? Не отрицай, что ферзя принес ты! Я не могу проверить, где, когда и как ты его нашел. А вдруг, это ты ходишь во сне? – в ее голосе звенели ярость и обида. – И черная королева изначально была у тебя?
– Значит, я сам в себя стрелял! Да? Может, я не только лунатик, но еще и братья-близнецы? Один брат выходит из автомобиля, а другой целится в него из окна третьего этажа. Отлично придумано.
– Извини, – смущенно буркнула Грёза. – Стрелять в себя ты, разумеется, не мог.
– И на этом спасибо.

Она не сводила глаз с черного ферзя. Глинский же торопливо обдумывал, как ему быть. Простреленное плечо болело, рана, хоть и неглубокая, саднила; наложенная врачом повязка ограничивала свободу движений. Хорошо, что запасливая сиделка снабдила его обезболивающими таблетками, они наверняка пригодятся.
«Если я мыслю правильно, – подумал Жорж, – то убийца не остановится. Пути назад у него нет. Значит…»
– Это проделки шахмат, – твердила Грёза, мешая ему размышлять. – Зря ты не принимаешь мои слова всерьез. Вот увидишь…
– Ну уж нет! – не дал ей договорить Глинский. – Сказки сказывать ты мастерица, а как насчет подозрений? Кто мог хотеть моей смерти? Или смерти Ирбелина, например? Конкуренты по бизнесу? Чушь собачья! Они выбрали бы другое место и другое время. И вообще… все выглядело бы не так.
– А как?
Глинский попытался сделать соответствующий расклад. Она слушала, с сомнением качала головой. У нее была своя версия, связанная с шахматами, или она стремилась ввести его в заблуждение. В любом случае смерть старушек не вписывалась в догадки Жоржа.

– Сиди здесь и до утра носа никуда не высовывай, – строго велел он. – Двери никому не открывай.
– Даже тебе?
– Мне можно. Я постучу вот так… два коротких, один длинный, – Глинский продемонстрировал условный сигнал, постучав согнутым пальцем по столу. – Запомнила?
- Ага. Сиделка вне подозрений? – вздохнула Грёза. – Она тоже могла подняться на третий этаж и…
– Я знаю. Лучше вообще не подходи к дверям. Эти шахматы – такие коварные! – не удержался он от шутки.
Грёза насупилась. Глинский поймал себя на мысли, что она вполне может быть заодно с преступником. «И все равно я… люблю ее? – удивился он. – Да, несмотря ни на что! Если понадобится, я встану на ее защиту и буду выгораживать ее всеми доступными методами. Однако, чего он, она или они, – злоумышленники, – добиваются?» Так и не придя к логическому выводу, Жорж решил следовать намеченному плану.
Он принял таблетку, запил ее холодным чаем и распрощался с девушкой. Оставаться у нее не имело смысла.

В коридоре царили полумрак и тишина. Курочкины, напуганные стрельбой, загнали детей домой; сиделка по-видимому усердно читала молитвы или дремала; Лопаткин до сих пор не появился. Жорж выглянул через лестничное окно во двор, там было пусто, только белый «Мерседес» поблескивал молочными боками, у дороги бледно светили фонари, и дождь мягкими лапками трогал козырек над парадным, подоконники и асфальт. Капли падали все чаще, гуще. От их звона клонило в сон.
Глинский снова поднялся на второй этаж, в комнатах пустой квартиры гуляло эхо, за стеной раздавались крики болельщиков и невнятная речь спортивного комментатора: многодетное семейство созерцало футбольный или хоккейный матч. Жорж устроился у окна, чтобы иметь в поле зрения парадное. Входить, по идее, должен только Лопаткин, а выходить… никто.
– Посмотрим, – прошептал он, устраиваясь на поломанном стуле.

В памяти раз за разом всплывал разговор с пьяным Синицыным, несостоявшимся шахматным гением… потом мысли потекли к Ирбелину и его неуместной, стыдливой влюбленности в Грёзу. Потом Глинский задумался о себе и своих чувствах к этой диковатой, странной девушке… с изломанными бровями и сладким обещанием на устах. Призрачное видение… рожденное мистической аурой Санкт-Петербурга, хранящей образы блестящих фавориток, декабристок и знаменитых светских красавиц. Девица Субботина могла бы стать любой их них, будь за окном другие времена…
Глинский сообразил, что засыпает, когда хлопнула дверь, и в коридоре раздались гулкие шаги. «Лопаткин! – догадался он. – Еще один ревнивый мавр!» Впрочем, куда ему до воспетого Шекспиром Отелло, так, доморощенный вариант неловкого ухажера.
На всякий случай он временно покинул своей наблюдательный пункт, чтобы убедиться, точно ли это Лопаткин явился с работы. Вдруг кто чужой рыщет по дому?

С первого этажа послышался голос сиделки. Она докладывала жильцу о вечернем инциденте со стрельбой. Тот выказывал недоверие, пожилая дама оскорбленно пыхтела.
– Ох, уж эта молодежь! Все они отрицают, над всем смеются! А я не шучу. Видели во дворе машину?
– «Мерседес», что ли? – без энтузиазма спросил Лопаткин. – А хозяин где?
– Так его ж чуть не убили!
– «Чуть» не считается.
– Он мне не докладывал, – обиженно протянула сиделка. – Наверное, в больницу поехал. Или домой.
– А машину здесь оставил?
– Ну-у… – растерялась пожилая дама. – Наверное, завтра еще раз милиция приедет, будет замеры делать… искать эти… как их… улики. И потом, как же человек с простреленной рукой за руль сядет?
Лопаткина удовлетворило ее объяснение.
– Извините, я ужасно устал, – оправдался он. – Плохо соображаю. Поговорим утром.

Хлопок двери возвестил о том, что сиделка вернулась к своим молитвам. Спустя минуту щелкнул замок другой двери: Лопаткин закрылся в своем жилище.
«Сейчас он наскоро перекусит и завалится спать, – предположил Жорж. – Или займется чем-то совершенно иным… А мне спать нельзя! Мне ждать надо. Вот только кого? Может статься, до утра ничего не произойдет. Тогда что же, и завтра придется сидеть здесь среди строительного мусора и пылищи?» Но интуиция подсказывала ему, не придется. Все решится еще до рассвета.
В томительном ожидании прошло два часа. Курочкины давно выключили телевизор, и крики болельщиков сменило похрапывание главы семейства.
«Звукоизоляция ни к черту! – отметил молодой человек. – Следует дать строжайшие инструкции строителям».
На третьем этаже что-то шаркало по полу, потрескивало и сыпалось, то ли голуби устраивались на ночлег, то ли коты добычу не поделили. Неужели, он ради этого променял теплую постель на пустую холодную комнату? Эх, сейчас бы поесть горячего, помыться и упасть на свежие домашние простыни, на пуховые подушки, укрыться одеялом и провалиться в блаженную дрему!

Раненное плечо побаливало, мешая сну сморить наблюдателя. Глинский прислушивался, привыкал к ночным звукам, сортировал их на те, которые принадлежат дому и поселившимся в нем «братьям нашим меньшим», и те, которые производит человек. Он сразу обратил внимание на осторожный шорох, скрип открывающейся двери и тихие, аккуратные шаги. Поспешно, стараясь не шуметь, спустился по выщербленным ступенькам вниз, поймал взглядом спину в темной куртке и голову в капюшоне. Какой-то человек явно хотел незаметно выскользнуть из дома, что ему вполне удалось.
На улице вовсю лил дождь, а Глинский не захватил с собой зонта, и капюшона у него тоже не было. Он с сожалением отказался от идеи воспользоваться «Мерседесом», на ночных улочках громоздкая светлая машина слишком бросалась бы в глаза. Итак… оставались только собственные ноги, обутые в фирменные туфли из тонкой кожи.
Через сотню метров Глинский уже на все лады проклинал свою манеру дорого и модно одеваться. Куда больше на залитых водой тротуарах пригодились бы высокие грубые ботинки на толстой подошве. Ну, ничего не попишешь.

Человек, которого сыщик-поневоле окрестил Капюшоном, добрался пешком до проспекта… остановился у края дороги и начал ловить такси. Это у него получилось с третьего раза. Глинский, насквозь промокший, стуча зубами от холода, выскочил следом и, глядя на удаляющиеся красные огни, махнул рукой. Похоже, он вложил в этот жест столько отчаяния, что первый же водитель остановился и милостиво согласился ехать следом «во-о-он за той машиной». Зеленые купюры, которые дал ему пассажир, вдохновили шофера еще больше.
– Промокли? – с сочувствием спросил он. – В такую погоду простудиться - раз плюнуть.
– Гони, – пробормотал Глинский. – А то упустим.
– Сейчас машин мало, не уйдет.
– Я частный сыщик, – объяснил пассажир, хотя водитель не интересовался, кого везет. Деньги платят, и ладно. Какая разница, на вокзал катить или догонять другое авто? Последнее гораздо увлекательнее.
– Смотри, чтобы нас не заметили, – предупредил Глинский.
Водитель молча кивнул. Понимает, не маленький.

Пассажир коротко засмеялся, чувствуя всю неприкрытую вульгарную глупость своего поведения. «Будто кадр из детективного сериала, – подумал он. – И почему это происходит со мной? Наверное, паренек принимает меня за ревнивого мужа. Вот идиотизм!»
Когда преследуемое такси притормозило и выпустило человека в капюшоне из теплого сухого салона под дождь, Жорж тоже вышел из машины. У него от волнения и от холода зуб на зуб не попадал.
– Даже согреться не успел, – запоздало посетовал он, бросая на сиденье еще пятьдесят долларов. – Спасибо, брат.
Дождь серебрился в голубоватом зареве ночного освещения, щедро поливая спящий город. Прохожих не было, непогода оказалась на руку человеку в капюшоне и сослужила плохую службу Глинскому. Ему пришлось отстать, и преследуемый едва не скрылся: он нырнул в проходной двор, а новоявленный детектив замешкался и потерял «объект». К счастью, ненадолго.

Жоржа била дрожь, плечо ныло, пальто напиталось водой, отяжелело. Но он упрямо шел следом за Капюшоном.
– Куда это он?
Двор, в который они свернули, был незнаком Глинскому. Ирбелин жил в другом районе города… и сам директор агентства «Перун» приобрел себе квартиру неподалеку от патрона. А здесь… он бывал крайне редко. Можно сказать, почти не бывал.
Человек в капюшоне приостановился, будто раздумывая, идти или не идти, оглянулся и решительно двинулся вперед, потянув на себя дверь подъезда. Она не поддалась. «Кодовый замок», – догадался Глинский. Но человек, за которым он следил, знал, какие цифры следует набрать. Дверь гостеприимно распахнулась и с металлическим щелчком захлопнулась.

«Сыщик» подошел, подергал ее и разразился тихой руганью. Внутрь он не попадет, это ясно. Что же делать? Стоять и мокнуть под проливным дождем? Он задрал голову вверх, глядя на темные окна. Среди них два горели. В любую ночь кто-то да не спал, готовился к экзаменам, укачивал ребенка, коротал время за книгой. Пожилых мучила старческая бессонница, молодых – весенняя.
Озноб, сотрясавший тело Глинского, сменялся приступами жара. Он потерял чувство времени…
На восьмом этаже распахнулось окно, но «сыщик» этого не увидел, только услышал. Темные квадраты оконных проемов сливались со стенами, шел дождь… что-то наверху с шумом вывалилось, пронеслось вниз и глухо ударилось об асфальт…
Глинский на ватных ногах подошел, не веря своим глазам. Перед ним, неестественно вывернув руку, лежало тело женщины… ее кровь расплывалась в дождевой луже…
– Господи… – прошептал он. – Господи…

* * *

В окнах восьмого этажа зажигался свет. Кто-то в халате и тапочках выбежал во двор… бросился к трупу. Глинский тенью метнулся в открытую дверь подъезда, вошел в лифт и поехал наверх. Он так и не понял, кто упал из окна и куда подевался человек в капюшоне. «Через полчаса здесь будут зеваки, милиционеры и врачи, – лихорадочно прикидывал он. – Я должен успеть все выяснить до того, как… как…»
Лифт остановился, оборвав его мысль, и Жорж оказался на лестничной площадке, куда выходили двери трех квартир. Одна из них оказалась приоткрытой. «Мне сюда», – сообразил он.
В тесной прихожей лицом вниз лежал человек в капюшоне, его поза недвусмысленно говорила, что он мертв. Рука трупа сжимала пистолет с навинченным на ствол глушителем, из которого, судя по всему, выстрелить не получилось. Неподалеку валялся второй пистолет. Глинский присел на корточки и, не прикасаясь, определил, что это «Вальтер» военного времени… наверное, трофейный. В юности маленький Жора увлекался оружием и даже ходил в стрелковый клуб, но болезнь матери заставила его бросить тренировки.

Он встал, тщательно вытер ноги о красноватый коврик и обошел всю квартирку, состоящую из маленькой кухни, ванной и комнаты, которая выполняла функции спальни, гостиной и рабочего кабинета. Из открытого настежь окна дуло, влажная чернота дышала холодом и брызгала дождевыми каплями. Вплотную к подоконнику приткнулось кресло на колесах…
Глинскому следовало торопиться: трудно будет объяснить заинтересованным лицам, как он здесь оказался, а, главное, зачем. Он огляделся. По цвету обоев и штор, по разным характерным безделушкам было ясно, что здесь проживает… или проживала женщина. Вероятно, та, что лежала теперь внизу во дворе, под дождем. Женщина пользовалась инвалидным креслом, значит… ладно, это потом.
Незваный гость подошел к столу, на котором стояли телефон, компьютер и несколько толстых словарей. Кто их хозяйка? Переводчица? Редактор? Корректор? Какая разница?! К монитору прислонился внушительных размеров конверт, в который свободно помещались листы формата А-4, надпись на нем поразила Глинского. Он опешил… с опаской протянул руку к конверту, свернул его вдвое и сунул в боковой карман мокрого пальто. Колебаться было некогда. Ему казалось, кто-то сопровождает взглядом каждый его шаг, каждое движение.

Комната была пуста, по ней гулял ночной ветер, надувая шторы, и за действиями гостя могла следить… только женщина с портрета, стоящего на серванте. Что-то знакомое было в ее лице, в линии бровей и щек, в разрезе глаз.
– Фу-ты! Тьфу, тьфу! – пробормотал молодой человек. – Это уже глюки. Наверное, температура поднялась от раны.
Он вспомнил о простреленном плече, и оно отозвалось пульсирующей болью. Пора уходить! Глинский вышел в прихожую, наклонился над телом в мокрой одежде, осторожно приподнял голову трупа… так он и думал.
– На сей раз тебе не повезло, – прошептал он. И добавил совсем уже бредовые слова. – Третий и четвертый!
Хорошо, что его никто не слышал.
Больше в этой квартире делать было нечего, и гость покинул опустевшее жилище, оставив дверь в том же положении, в котором он ее застал. Пусть разбираются те, кому положено. «Вызывать лифт рискованно», – прикинул Глинский и зашагал по лестнице вниз, пока шум не насторожил его. Затаившись, он прислушался. На первом этаже проснулись жильцы… кто-то громко предлагал кому-то выпить водки; кто-то требовал вызвать милицию.

Жорж выглянул в лестничное окно, у распростертого в луже тела стояли три человека. О трупе на восьмом этаже они, по-видимому, не подозревали. Как же мимо них проскользнуть? Чем дольше он тут стоит, тем больше вероятность быть застигнутым и впоследствии узнанным.
– Ерунда! – убеждал себя Глинский. – Меня здесь никто не знает. Люди в многоквартирных домах мало общаются, они не запоминают лица соседей. Поэтому не сумеют отличить случайного прохожего от жильца. И все-таки… лучше перестраховаться.
Он спустился в подъезд, сбросил пальто, накинул его на голову, изображая импровизированную защиту от дождя, выбежал во двор и с возгласом: «Пойду встречу «скорую», а то заблудится в переулках!» – проскочил мимо и нырнул в проходную арку. На него едва обратили внимание. Теперь, даже если эти люди и вспомнят мужчину в натянутом на голову темном пальто, то узнать не смогут.

Переведя дух за квартал от места трагедии, Глинский замедлил шаг, свернул на другую улицу, потом опять свернул и, сочтя принятые меры безопасности достаточными, поймал такси. Через полчаса он уже поднимался в лифте к себе домой, благословляя отсутствие в доме консьержа. Иногда лишние глаза и уши бывают ох как некстати.
После горячего душа он выпил две таблетки обезболивающего, сам сменил повязку, преодолевая дурноту, пожевал бутерброд с ветчиной, запил крепким кофе и улегся на свой любимый диван. Ноги гудели, плечо дергало, голова горела… он чувствовал себя разбитым, во всем теле разливалась отвратительная слабость. Жорж с наслаждением закрыл глаза и подумал, как нелегка, в сущности, работа частных детективов. Не даром их услуги столь дороги. Одна только беготня по улицам в любую погоду чего стоит! Не говоря уже о риске…
– Конверт! – вспыхнуло в его воспаленном уме. – Письмо! Где оно? Кажется, в кармане пальто… о, боже! Придется вставать… топать в ванную, рыться в груде мокрой одежды…

Проклиная на чем свет стоит свою забывчивость, он поплелся за конвертом. Письмо слегка намокло, но только снаружи. Глинский вернулся к дивану, снова улегся и принялся вертеть конверт в руках, осматривая со всех сторон. Обычная бумага, обычный почерк… женский, разумеется. Неужели предсмертное послание? Что же произошло там… на восьмом этаже? Судя по всему… человек в капюшоне хотел застрелить хозяйку квартиры, иначе не взял бы с собой пистолет с глушителем и не стал бы доставать его. Возможно, он только угрожал… пытался напугать женщину… но переборщил. Дама оказалась не промах и опередила его. Она убила человека, впала в истерику и в отчаянии, в ужасе от содеянного… выбросилась из окна?
– Можно принять за рабочую версию, – прошептал Глинский.
Однако оставались непонятными несколько фактов. Женщина сама впустила злоумышленника в квартиру – раз. Она явно ждала его, потому что была одета и сидела в инвалидном кресле, а не лежала в постели, как все нормальные люди по ночам – два. Она заранее написала письмо и поставила его на видное место – три. Она приготовила заряженный пистолет и держала его под рукой, потому что успела выстрелить быстрее гостя – четыре. Ее поведение говорит о спланированной акции, а не о случайном нападении, и кто жертва, а кто охотник, еще бабушка надвое сказала.

Глинский прочитал надпись на конверте, сделанную твердой рукой, так пишет человек, который все обдумал и принял решение. Очевидно, женщина надеялась, что письмо попадет к адресату. А воля мертвых – закон. Жоржа подмывало раскрыть и прочитать послание, но внутренняя порядочность не позволяла ему этого сделать. Читать чужие письма – низость, недостойная мужчины. С другой стороны, не за этим ли он шел по пятам за человеком в капюшоне? Ведь он собирался все узнать, докопаться до истины. А теперь, когда важная улика попала ему в руки, он медлит и сомневается. Может быть, его долг – передать послание по назначению? И все же… Глинский не выдержал и вскрыл конверт.

* * *

Грёза тем временем заперлась на два замка и попыталась успокоиться. Где там! Мысли, одна причудливее другой, будоражили ее воображение, заставляя ходить по квартире из угла в угол. Сундучок с шахматами внушал ей суеверный ужас. Все фигурки были на месте, но от этого становилось только еще страшнее. Сама того не ведая, девушка поддалась мистическому обаянию игры и создавала на доске ситуацию, о которой тайно мечтала. Она делала это бессознательно, воплощая умственные картинки посредством шахматных фигурок. Это была просто забава… которая развлекала ее больше, чем что бы то ни было. Просто забава…
Крышка гроба, стоявшая в коридоре не имела к этому отношения. Варвару кто-то убил, задушил подушкой. А Полина умерла от потрясения, что в ее возрасте, учитывая состояние здоровья, вовсе не является редкостью. Но выстрел, который едва не убил Глинского, уже не вписывается в естественный порядок вещей. Третий и четвертый…

– Что, если это я… лишаю жизни их всех? – холодея, подумала Грёза. – Пусть косвенно, но я! Неизвестный исполнитель вершит мою волю, только и всего! Я – главная причина гибели людей.
От этой догадки волосы зашевелились у нее на голове. На самом деле она никому не желала зла, тем более, смерти. Она искренне любила старушек и даже Ирбелин не вызывал у нее неприязни, скорее наоборот: она испытывала к нему симпатию, которую тщательно скрывала от самой себя. А кто-то едва не убил этого человека! Она успела привязаться к Глинскому, привыкнуть к его вниманию… честно говоря, он был похож на мужчину ее мечты – красивый, уверенный в себе человек, который не презирает бедность и умеет окружить заботой своих близких. И вот… чья-то пуля едва не оборвала в самом начале их робкий, отчасти сентиментальный роман.
«У меня с Жоржем… роман! – впервые осознала Грёза. – А как же Виктор? Как его настойчивые ухаживания? Как же подарки господина Ирбелина? Неужели, все эти мужчины увлечены… мной? – изумилась она. – Впрочем, разве я не мечтала о поклонниках? Шахматы лишь исполняют мою прихоть! Какая страшная цена… Одна воспитательница в детском доме часто повторяла, что за все в жизни надо платить… и не роптать».

Грёза вдруг пожалела, что отпустила Глинского. Рана его пустяковая, и он вполне мог бы провести с ней эту тревожную ночь. Разумеется, как друг. А Виктор? Кажется, он уже вернулся с работы. Пойти разбудить его? Нет… не стоит. Завтра предстоит много хлопот с похоронами, поминками… пусть выспится. Да и что я ему скажу? Ведь я ничего не видела и не слышала… а он начнет расспрашивать: где я была, кто стрелял. Пожалуй, еще станет меня же подозревать… как с Варварой.
Ее смятение достигло апогея и сменилось безразличием. Она запуталась, то обвиняя себя во всех грехах, то приводя доводы в свою защиту. Она просила для себя счастья… это не возбраняется. В конце концов, шахматы, возможно, ни при чем. Она понятия не имела об их свойствах… которые могут являться плодом ее ума. Значит, все произошло само собой, так сложилось.

Не сомкнув глаз, она дождалась утра. Серый свет забрезжил сквозь шторы, дождь не переставал идти, и на тротуарах стояла вода. Грёза выглянула в окно и увидела, как во двор въехало такси. Высокий молодой человек в светлой куртке и темных брюках в два прыжка пересек расстояние от машины до парадного. Это был Глинский.
Он нетерпеливо постучал. Она молча впустила его, на нее будто столбняк нашел. Глинский сбросил в прихожей куртку и мокрые кроссовки, без приглашения уселся на диван в гостиной. Бледный желтый свет торшера придавал его лицу землистый оттенок, глаза ввалились.
– Хотел поспать пару часов, – заявил он. – Не смог. А как ты? Удалось отдохнуть?
Грёза опустилась в потертое кресло, сложила руки на коленях. Она не ответила, и Глинский, казалось, спрашивал без всякой цели. Для вежливости. Он держал какой-то согнутый вдвое большой конверт, не зная, куда его девать.

– Вот, взгляни, – протянул он конверт Грёзе. – Это письмо.
– Мне?
Глинский опустил глаза.
– Полагаю, ты должна первой прочитать его.
Она послушно взяла конверт. Надпись «Господину Ф.П. Ирбелину, лично», испугала ее.
– Чужое письмо… я не могу. Где ты его взял?
– Женщина, которая его написала, мертва, – ровно произнес Жорж. – Она нас не осудит. Читай.
– Ты… вскрыл письмо, адресованное Ирбелину?
– Потом, – тряхнул головой Глинский. – Я все объясню потом. Конверт открыл я, так что твоя совесть будет чиста.
Поддаваясь его натиску, Грёза достала исписанные взволнованным почерком листы.

«Фэд, дорогой мой, вот и все! Все закончилось. Если ты читаешь эти строки, значит, меня больше нет в мире, где мы с тобой встретились и полюбили друг друга. Я, наконец, свободна! И могу высказать все, что так долго таила от тебя… и от себя. Помнишь наши свидания в твоей мастерской под крышей, где мы были так счастливы? Если бы меня попросили описать Эдем… я бы сказала, что он пахнет красками, заставлен неоконченными картинами и пустыми холстами, которые ждут прикосновения Мастера. Я бы сказала, что из его окон открывается божественный город, в сердце которого родилась наша любовь. В райском яблоке заключена вся суть жизни, но я поняла это слишком поздно. Мы вкусили от него… но оказались неспособны оценить этот дар. И нас изгнали! Мы целовались, но в тех поцелуях уже чувствовалась горечь. Мы сливались в объятиях, но в самых упоительных мгновениях уже таилась тоска. Так в самой жизни кроется смерть… именно это придает ей неповторимую и мимолетную прелесть. Наверное, цветы так хороши, потому что их век короток. Представляешь, если бы их высекали из камня, и мы были бы обречены любоваться ими вечно?!

Когда мы расстались, я возненавидела тебя, возлюбленный мой. Моя ненависть проросла из любви, как прорастает из нее все сущее. Я металась, как смертельно раненная тигрица… страстно желая только одного – загрызть тебя, напиться твоей крови, захлебнуться ею… Одержимая местью, я искала спасения и не находила. Я искала утешения, но напрасно. Я проклинала и призывала тебя, мой единственный! Я жаждала твоих ласк и твоей гибели. Прощения не прошу… Жизнь потеряла для меня смысл, и я влачила жалкое существование «живого трупа», как бы чудовищно это ни звучало. Я смотрела и не видела, слушала и не слышала… я двигалась, как заведенная кукла, и мне удавалось обманывать окружающих меня людей, прикидываясь такой же, как они. Мне все опостылело! Я вымаливала себе смерть, и провидение оказало мне «услугу», я попала в автомобильную катастрофу, но осталась жива. Я была прикована сначала к больничной койке, потом к инвалидному креслу… но мои физические мучения не заглушили душевных страданий. Увы! Жертва оказалась напрасной.

Но одна отрада проливала бальзам на мое израненное сердце. Я наслаждалась тем, чего ты обо мне – о нас – не знал. Я лелеяла свою тайну, как отравительница бережет яд, который собирается пустить в ход. Я ожидала подходящего момента, чтобы нанести тебе удар…
Когда мы расстались, мой возлюбленный, я уже была не одна. Да! Слишком сильная боль заглушила все остальные чувства… и я забыла обо всем, в том числе и о собственной физиологии. Беременность грянула, как гром, только не с ясного, а с грозового неба, затянутого черными тучами, а прерывать ее было поздно. Я уехала в маленький провинциальный городок, сняла там комнату, доносила и родила нашего ребенка. Девочку привезла в город, оставила на пороге дома малютки. Я назвала ее Грёзой... призрачным видением, которым оказалась наша любовь.

Помнишь, как ты рассказывал мне свой любимый миф об аргонавтах? Там Медея, прекрасная и коварная волшебница, чтобы отомстить покинувшему ее Ясону, убила их детей. Как ни страшно в этом признаваться, такая мысль не раз приходила мне в голову. Поэтому я пристально следила за Грёзой – где она, как складывается ее судьба. Как я это делала? Деньги, мой друг! Ты сам приучил меня к мысли, что деньги правят миром. Я полагала, ты шутишь… Я совсем не знала тебя.
Мне нечего сказать в свое оправдание, я действительно собиралась убить наше дитя. Убить в тот самый миг, когда ты узнаешь о дочери, привяжешься к ней, проникнешься отцовской любовью. О, удача! Дважды вступив в законный брак, ты развелся и остался один, как перст: Бог не дал тебе потомства. Не верю, что ты женился по любви, мой милый Фэд! Скорее, тобой руководили расчет и карьеризм, ведь ты бухгалтер, который притворялся поэтом. Из вольной птицы, которая гнезда не вьет, ты стал подневольной. Жаль, если счетовод возобладал в тебе над творцом. Впрочем, не мне судить тебя…

Хочешь ты того или нет, единственный твой ребенок – наша дочь Грёза. Она унаследовала от нас обоих самое лучшее, она – созданный нашей любовью шедевр. Я собиралась лишить тебя твоего лучшего творения, Мастер! Это рукописи, как известно, не горят. О других созданиях не существует подобного постулата. Час пробил, и я поставила тебя в известность о дочери. Узнав Грёзу, ты не мог не полюбить ее. Ты, истинный ценитель красоты, на исходе жизни не мог отказаться от такого царского подарка. Возможно, сначала ты мне не поверил, но потом… Я не сомневалась в успехе! Я представляла, как ты обретешь дочь… и как ты ее потеряешь. Я жаждала, чтобы ты испил хоть малую толику той горечи, которая выпала мне! Чтобы ты корчился от боли, как это происходило со мной. Чтобы ты проклял нашу встречу, как проклинала ее я! Нет такой кары, такой мучительнейшей пытки, которые показались бы мне искупительными. Никакие уготованные тебе страдания не могли сравниться с моей агонией. Когда любовь слишком сильна… она сжигает заживо.

Наверное, я не найду понимания в твоем сердце, люди никогда не понимали меня, как и я не понимала их. Но что же мне делать, если я так чувствую… так существую? Безмерность – вот моя суть. Безмерно мое обожание, безмерна и моя ярость, бешенство преданной волчицы, дикой кошки, безумно любящей женщины. Ярость и любовь сливаются в точке экстаза. Это взрыв, способный поглотить вселенную! Я собиралась последовать за дочерью… то есть умереть, насладившись твоим отчаянием. Однажды бросив наше дитя на пороге дома малютки, я не могла бросить нашу девочку на пороге смерти. Я бы сопровождала ее… Но все сложилось по-другому. Мой проклятый возлюбленный, уходя, я буду молиться только о тебе и нашей дочери. Я прижимаю тебя к своей груди и не отпускаю… Приходи! Я жду тебя в вечности… За окнами дышит холодная темнота. Эта последняя для меня земная ночь проливает горькие слезы. Это не дождь, это небо оплакивает то, что мы потеряли. Земное уже завершается для меня… остался еще один решающих ход, и партия сыграна.

Я не буду вдаваться в подробности своего плана, им не место в этом письме, да и жаль тратить на это драгоценные минуты. Скажу лишь, что продала нашу с мамой квартиру на Лиговке… а себе купила убогое жилье, таким образом у меня оказалось достаточно денег для осуществления задуманного. Я дала объявление в газеты, что нуждаюсь в услугах частного детектива, предложения повалили, как из рога изобилия. Я тщательно отбирала кандидата. Прошло немало времени, прежде чем мой выбор пал на молодого сотрудника уголовного розыска, который уволился со службы по состоянию здоровья. Фортуна оказалась благосклонна ко мне, этот парень проживал в том же доме, где и Грёза. Она, как ты уже знаешь, оказывает помощь престарелым, и одна из старушек перед смертью сделала ей дарственную на квартиру. Все складывалось наилучшим образом! Это ли не знак свыше?

Итак, деньги помогли мне раздобыть более подробную информацию о человеке, который должен был стать моими глазами, ушами и руками, медицинская комиссия признала его крайне неуравновешенным, склонным к психопатии. Он прошел курс лечения, и в данный момент его психика относительно стабилизировалась. Такой помощник, думала я, с воодушевлением подхватит мои идеи и без лишних рассуждений претворит их в жизнь. Мне не стоило большого труда направить его злую энергию в нужное русло, и он согласился выполнять мои указания. Я посылала ему сообщения по электронной почте, он отвечал. Ему следовало сблизиться с Грёзой, прикинуться влюбленным, вызвать ответное чувство… чтобы она доверяла ему, в любое время могла впустить его в квартиру. Я готовила убийцу для своей… нашей дочери! Это чудовищная, жуткая правда… от которой у меня самой кровь стынет в жилах. Мы условились, что в нужный момент я подам знак, и все произойдет у тебя на глазах.

Признайся, Фэд, ты бы ни за что не поверил на слово, что Грёза – твоя дочь. Ты бы и пальцем не пошевелил, чтобы встретиться с ней. Мне следовало свести вас. Зная твой скепсис и твою холодную трезвость, я сначала подкинула тебе «объект» – аварийный особнячок, твою любимую недвижимость. Я была уверена, что ты клюнешь. Жажда наживы приведет тебя туда, и там… ты непременно столкнешься с нашей девочкой. Представляю, как ты остолбенел, увидев ее. Она поразила тебя в самое сердце… ты едва не задохнулся от восторга и умиления. Не сомневаюсь, так все и было!

Откуда у меня сведения о твоем бизнесе и образе жизни? Слухами земля полнится, милый. Когда я сделалась калекой, у меня не осталось иных развлечений, кроме как наблюдать за тобой, за твоими делами, твоими женщинами, твоими привычками. Ты почти не изменился, переехав с тесной мансарды в пятикомнатную квартиру. Забросил искусство и принялся ковать монеты. Деньги, деньги! Они вскружили тебе голову. Иногда я думаю, а что ты положишь себе в гроб? Пачку «зеленых»? Золотой слиток? Что? Кому ты все это оставишь? Родственникам из Костромы, которые налетят стаей стервятников, едва ты испустишь дух? Бедный Фэд! Впервые вместо жгучей ненависти я ощутила в себе проблеск жалости. Может быть, именно с этой крохотной искорки сочувствия началось мое перерождение. Из жестокой и беспощадной мстительницы я снова превратилась в любящую женщину. И знаешь, ненавидеть так трудно! А любить… легко.

Любой процесс проходит множество стадий, и прежде чем лес станет углем, а уголь – алмазом… много воды утечет. Так много, что не останется никого, кто гулял в том лесу и слушал песни птиц. Наступит ледниковый период, его сменит оттепель, затем потоп, и снова возродится жизнь… только на месте джунглей образуется пустыня… или горы, или бескрайняя степь. Пройдет череда веков, старатели начнут разрабатывать алмазную жилу, построят рудник… и какой-нибудь ювелир из Амстердама огранит найденный на том руднике невзрачный камень, придаст ему форму капли или звездочки… и ослепительно засверкает бриллиант, который когда-то был мертвым древесным стволом.
Нечто похожее произошло со мной, с моей любовью к тебе, дорогой Фэд. Чтобы она засверкала всеми гранями, дерево должно было умереть… оно уже никогда не покроется нежной листвой, не зацветет, не приютит на ветвях стайку голосистых пичужек. Оно сослужило свою службу и не стоит сожалеть о нем.

Так и ты не жалей обо мне. Ведь у тебя останется бриллиант! Любуйся им, наслаждайся его красотой, как это умеешь только ты. У меня будто пелена с глаз упала, и я осознала весь ужас того, что замыслила. Но механизм убийства уже был запущен. Я пыталась его остановить… Тщетно! Мой помощник перестал мне подчиняться. Взыграли его амбиции, психопатическую личность вообще невозможно предугадать. Во всяком случае, я не смогла. Я переоценила свое виляние на этого человека, он вышел из-под контроля, и у меня осталось последнее средство остановить его – убить. Мне придется взять на душу еще и этот грех. Что ж, по заслугам и наказание.

В вечерних новостях показали покушение на господина Ирбелина, то есть на тебя, Фэд. К счастью, в твоей машине оказался какой-то Глинский, а убийца промахнулся. Но сам факт свидетельствует о недвусмысленном намерении. Он будет сеять смерть… окружая Грёзу страхом. Он рехнулся от ее красоты. Почему первым он выбрал тебя? Он не знает, что Грёза – наша дочь, твоя и моя. Он ничего не знает! И все же… решил застрелить тебя. Кто станет следующей мишенью?
Я предупредила, что выдам его. Думаю, не позднее чем этой ночью он явится, чтобы помешать мне. Он войдет… и я выстрелю в него. У меня есть оружие, ты помнишь? Трофейный «Вальтер», привезенный с фронта моим дедом. Вот зачем мы с мамой хранили его долгие годы, каждая вещь должна исполнить свое предназначение. И каждый человек. Может быть, я не погибла в автомобильной катастрофе, чтобы вернуть тебе дочь, а ей – отца.

В детстве дед научил меня пользоваться пистолетом, возил меня в лес, мы стреляли, потом разбирали «Вальтер» чистили его, смазывали. Я все помню! Я сумею. У меня есть несколько патронов, но, надеюсь, хватит одного. Я не прощаюсь, Фэд. Я просто ухожу, чтобы вернуться… в другом обличье и с чистым сердцем, в котором не осталось ни злобы, ни страха. Только одна любовь… к тебе и Грёзе. Любовь побеждает все… время, беспамятство и даже смерть. Я не пишу "Прости"! Я поняла, что вины не существует. Бриллиант не виноват в гибели дерева. Это просто процесс рождения света. Не знаю, поймешь ли. Хотя… это уже не важно.
Всегда твоя Ольга.»

Грёза роняла слезинки на исписанные почерком матери листы. Ее заветное желание сбылось. Первое, которое она загадала шахматам, – чтобы нашлись ее родители. Вот так взяли… и появились в ее жизни. Она не будет их судить, она будет их любить!
– Где моя мама? – спросила она у Глинского. – Она… умерла?
Он опустил глаза, кивнул.
– Ирбелин – твой отец, – сказал он, не поднимая ресниц. – А я ревновал тебя к нему. Идиот! Вот почему он так странно вел себя… покупал подарки… и все такое.
– Ты решил, что я… продажная девка, – старомодно выразилась она. – Тебе не стыдно?
– Стыдно. Ужасно! Прости…
– Как это случилось?

Она имела в виду смерть матери, и Глинский это понял, рассказал.
Грёза долго молчала, думала о чем-то, глядя в даль.
– Значит, тот человек… который стрелял в тебя…
– Виктор Лопаткин, – сказал Жорж. – Бывший милиционер. Диагноз его оказался не липовым, а настоящим. Больная фантазия разыгралась… вот он и принялся за старушек. Псих! Ты окончательно свела его с ума. У него крыша поехала…
– Он… должен был… меня убить?
– Ну, в общем…
– Меня! Мама все написала… Медея убила своих детей от Ясона, когда он бросил ее, я читала.
– Но твоя мать не смогла! Она не захотела! – горячо возразил Глинский. – Она просто очень несчастная женщина. Ты жива! А Лопаткин мертв. Все хорошо. Она безумно любила твоего отца. Патрон… кто бы мог подумать, что он способен вызвать такое чувство? Фэд! Никогда бы не подумал.
– Почему Фэд?
– Его зовут Федор Петрович, – объяснил Глинский. – Он терпеть не может свое имя. Велел мне называть его либо по фамилии, либо… патрон. На французский манер. А имя Федор кажется ему простонародным. В молодости друзья по этой причине звали его Фэд.
– Фэд, – повторила Грёза. – Надо же… У меня есть отец! И мама… была…

Глинский принялся неуклюже утешать ее, полез в карман за носовым платком.
– На, возьми… у истинного джентльмена всегда наготове платок для дамы.
Она улыбалась сквозь слезы.
– А как же шахматы? Ты уверен, что они не имеют отношения к случившемуся?
– Конечно, уверен, – его голос дрогнул.
Четыре фигурки вернулись в сундучок, и четыре человека расстались с жизнью. Варвара, Полина, Виктор Лопаткин и Ольга. В подобные совпадения Жорж не верил. Грёза прочитала его мысли, с сомнением покачала головой.
– Каким образом они появлялись? Ты можешь объяснить?
Он мог.

Пьяный Синицын рассказал ему, что, собравшись однажды сыграть партию в шахматы, они с Виктором принялись расставлять фигуры и вспомнили, что четыре штуки потерялись на берегу реки… по безалаберности вследствие обильных возлияний. Пришлось пойти к Фаине Спиридоновне, одолжить на время две пешки, белого короля и черного ферзя. А потом, видимо, сей факт забылся… старушка страдала склерозом, сама не напоминала, а друзья лишнего не брали в голову. «Мы ж у нее не деньги одолжили?! – хлопал глазами неудавшийся гроссмейстер. – Подумаешь, фигурки! Попросила бы, отдали. А она не спрашивала». Вскоре Фаина захворала, и ей стало не до шахмат, как и ее подругам. Дальше ты знаешь…
– Нет, договаривай, Жорж!
– Когда ты начала приписывать своим шахматам колдовские качества, Виктор решил воспользоваться этим, припрятал фигурки, чтобы в дальнейшем привлекать твой интерес. Сперва он выполнял задание Ольги Евлановой… а потом… влюбился. К тебе нельзя оставаться равнодушным.

– Выходит, все просто… – разочарованно протянула Грёза. – Фигурки были у Виктора, он частенько ко мне захаживал и… незаметно оставлял их на этажерке. А последнюю… черную королеву приберег для особого эффекта.
– Думаю, да. Он хотел приурочить появление ферзя к убийству твоего отца. Виктор тоже ревновал тебя к нему. Дескать, черная королева сделала последний ход – мат королю! Полный и бесповоротный. Только судьба посмеялась над Лопаткиным, вместо Ирбелина приехал я, прицельного выстрела не получилось, ферзь завалился в щель между досками пола… в общем, сплошное невезение.
– Зачем он все это делал?
– Ты сама подала ему идею про мистические свойства шахмат, – повторил Глинский. – Он ее с готовностью подхватил, развил и так увлекся, что остановила его лишь пуля, выпущенная из трофейного «Вальтера», который привез с войны твой прадед. Пистолет выполнил свое предназначение.

Он помолчал.
– Знаешь, у психопатов бывают дивные фантазии! Но Виктор молодец, он мастерски все задумал и осуществил. Я имею в виду и появление шахматных фигур, и выстрел. Пошел на работу, к вечеру незаметно вернулся, пробрался по пожарной лестнице на третий этаж, выбрал удобную позицию для стрельбы и стал ждать. Он не раз видел вблизи дома машину Ирбелина и не ошибся, рассчитывая на его очередной приезд. Сказалась милицейская закалка и выработанное на службе чутье. Мое появление не сбило его с толку, – он успел собраться и выстрелить: ведь он уже пообещал убийство репортерам «Криминальной хроники». Неудача разозлила его, но отступать он не собирался, потому и забрал с собой пистолет, а не бросил на месте преступления. Побродил по городу… или где-нибудь отсиделся, а через пару часов сделал вид, что пришел с работы. Позже, ночью, он собирался расправиться с Ольгой. К рассвету вернулся бы, как ни в чем не бывало, поди докажи.
– Варвару тоже он… убил?

– Кто же еще? Задушил подушкой, как сам же тебе и сказал. Потом убрал следы… перышки и прочее. Чтобы старушки невзначай не проболтались, куда делись недостающие фигурки, и не выдали его. Как говорил Штирлиц, они «могли испортить всю игру»!
– Они вспомнили, – растерянно произнесла Грёза.
Ей на ум пришло видение, посетившее ее у постели умирающей Полины, и наконец прояснился смысл фразы «Виктор приходил к Вареньке за спичками». Похоже, одалживание спичек включило в памяти Варвары такой же эпизод с шахматными фигурками. Старушка поделилась догадкой с подругой, только рассказать Грёзе об этом они не успели.
– Фаина не стала бы делать из такой мелочи секрет, – в унисон ее мыслям сказал Глинский. – Сам факт передачи фигур Лопаткину мог происходить при них. За ненадобностью столь незначительная деталь забылась… но могла всплыть в любой момент. И всплыла. Виктор решил не рисковать.

Девушка задумчиво посмотрела на сундучок с шахматами, они выполнили оба ее желания. Второе тоже сбудется… непременно.
– Письмо надо отдать… отцу, – сказала она.
– Поехали отвезем.

* * *

Прошли две недели. Снега в городе не осталось. На стихийных рынках женщины продавали привозную сирень и тепличные тюльпаны. Петербург медленно стряхивал с себя зимнее оцепенение. Фигурные кровли дворцов мерцали в скупых солнечных лучах, на голубой эмали неба бледно золотились маковки соборов и тяжеловесный купол Исаакия. Шпиль Петропавловской крепости терялся во мгле. Часто моросили дожди, по площадям и набережным стелился туман, но погода не могла омрачить счастье Грёзы. Она обрела отца… Глинский сделал ей предложение, и они готовились к свадьбе. В воздухе витали флюиды весны!
В аварийном особнячке начался ремонт. Курочкины переселились в общежитие, а Грёза – к отцу. Теперь ее фамилия будет не Субботина, а Ирбелина. И она не станет переходить на фамилию мужа. В память о матери… о ее любви к Фэду.

Из старой квартиры, доставшейся ей в наследство от Фаины Спиридоновны, она взяла с собой только кота Никона и… сундучок с шахматами. Таинственные и странные события, которые Грёза связывала с этими шахматами, объяснились самым обыкновенным образом. Но кто осмелится утверждать, что знает истинную подоплеку происходящего?
«В чем же наивысшая правда? – спрашивал себя Федор Петрович, глядя на Грёзу. – Ольга дала мне то, чего не сумела дать ни одна из моих жен, ни одна из женщин. Она любила меня больше всего на свете, а я не сумел этого оценить. Я оказался тупым и упрямым ослом… и теперь уже ничего невозможно вернуть. Я все искал неуловимую пленительную незнакомку, пытался запечатлеть ее на своих полотнах. А когда встретил, прошел мимо. Оленька! Она сто, тысячу раз права! Ее чувство выдержало все испытания и выкристаллизовалось в чистый, сверкающий бриллиант. А мое? Я жалок… да, да… жалок и недостоин ее любви. Я ничтожен перед ней, перед ее исповедью, в которой каждое слово – боль и кровь. Я ничтожен перед ее смертью…»

Он вдруг осознал, что даже ее ненависть и чудовищное желание убить собственное дитя… плод их любви не ужасают его. В страстной, неукротимой натуре Ольги было нечто величественное… как ни кощунственно это звучит. Так дышит смертоносной мощью бушующая стихия, жуть берет, а глаз не отведешь. Стихия упоительна… даже если несет гибель. Этого величия Ирбелин так и не сумел обрести.
«Когда я понял, что Грёза – моя дочь, я же мог разыскать Оленьку, увидеться с ней, поговорить! – запоздало сожалел он. – А я этого не сделал. Я зашел в своем цинизме так далеко, что заподозрил в шантаже единственную, искренне любящую меня женщину. Я подлый, низкий человек… бухгалтер, который притворялся поэтом».
Вечерами он выходил на балкон и пытался рассмотреть звезды сквозь пелену облаков. Где-то там, в недоступной его пониманию небесной глубине теперь была Ольга…
А может быть, она всегда была там, а он стоял на земле… и оттого они не понимали друг друга? Он забыл, какими они оба были несовершенными, и как любовь своим великим резцом отсекала от них все лишнее, наносное… превращая громоздкую и угловатую глыбу в дивное, восхитительное творение.
И вообще, что движет жизнью? Кто ведет сию нескончаемую грандиозную партию? Кто тот незримый властелин шахматной доски и фигур на ней? Виртуозный гроссмейстер-невидимка… или каждый из нас?

* * *

Первое, что увидела Фернанда, открыв глаза, было голубое небо без единого облачка. Цыганская кибитка стояла в тени оливковой рощи. Пели птицы…
– Где я? – спросила она, ощущая дрожь во всем теле.
Ей казалось, только что она жила в совершенно другом мире, не похожем на этот. Она сама была другой…
– Собирайся, – не глядя на нее, хрипло велела усатая старуха. – Тебе пора идти.
Она была одета в яркую юбку и кофту, на ее черной от загара морщинистой шее висели блестящие мониста и бусы. Из кучи тряпок на повозке торчали головки двух маленьких чернявых мальчиков, вероятно, ее внуков.
– Куда? – испугалась девушка. – Не гоните меня!
– Скоро здесь проедет карета молодого сеньора, – цыганка показала костлявой рукой в сторону дороги. – Она подберет тебя. Иди смело, не бойся.
– Но…
– Иди! – повысила голос старуха, и Фернанда поспешно вскочила на ноги, пригладила волосы и пустилась прочь.
– Стой… – донеслось до нее. – Ты кое-что забыла.
Цыганка догнала девушку и подала ей узелок с одеждой и резной деревянный сундучок.

2007 год, март.

Автор: Наталья Солнцева

Официальный сайт Натальи Солнцевой
О тайнах говорить никогда не скучно. Тем более писать книги.
Наталья Солнцева - самый таинственный автор 21 века. Тонкая смесь детектива, мистики, загадок истории и любовной лирики...



Издательство «Эксмо» и мастер мистического детектива Наталья Солнцева представляют новый роман «Третье рождение Феникса». Книга выходит в серии «Артефакт-детектив».

Наталья Солнцева вновь нарушает правила. Впрочем, как и любая женщина. Она смешивает жанры и сомневается в очевидном. Ее книги можно назвать и детективом, и любовным романом, и мистическим, и даже отчасти историческим. Ее герои не только верят в тайные силы, но и вступают с ними во взаимодействие.

Главным персонажем романа неизменно становится артефакт – предмет искусства. Созданный в прошлых столетиях, он порождает сначала ажиотаж, затем преступление. Наказание отсрочено, его время наступает только сейчас…

У красавицы Марии Симанской множество поклонников, но никому из них она не отвечает взаимностью. Может быть, потому, что отец поведал ей древнюю семейную тайну. Если Маша кому-нибудь ее откроет, случится несчастье… Столичный детектив Всеслав и его подруга Ева столкнулись с новым загадочным убийством. Расследование выводит их на легенду о пере птицы Феникс, дарующем женщинам магическую власть над мужчинами…
Роман «Третье рождение Феникса» - продолжение захватывающих приключений детектива Всеслава и его очаровательной спутницы Евы. Он – опытность и логика, она – наитие и непредсказуемость.

Сама Наталья Солнцева не появляется перед публикой. Знакомьтесь с ней в ее книгах: «Убегающая нимфа», «Свидание в позе лотоса», «День чудес по каталогу», «Торнадо нон-стоп», дилогия «Сады Кассандры» («Пятерка Мечей» и «Кольцо Гекаты») и «Сиреневый аромат ночи».

За дополнительной информацией обращайтесь в пресс-службу издательства «Эксмо» по телефону: (495) 411-68-97 или по e-mail: pr@eksmo.ru

Менеджер автора Татьяна Носальская.
tnosalskaya@yandex.ru
ICQ 354123390