Дочке пять лет

Пухлые щечки и курносый носишко. По утрам мягкие волосёнки неизменно торчат в разные стороны, и она похожа на домовёнка. У неё есть свой шкафчик, а в нём свои вещи. И свои мысли в головке. Она живёт своей жизнью, принимает решения и строит планы - совсем пока коротенькие. И ещё у неё есть своя душа - совсем не маленькая, а большая, вмещающая целый мир. Она что-то любит и не любит чего-то. А я смотрю на неё и удивляюсь, что это такой настоящий, отдельный, сам свой человечек. И странно, что когда-то мы составляли одно целое.

Конец апреля… Уже совсем лето... Жара, духота. Петербург, мой вечно дождливый город, кажется, плавится.

По утрам я просыпалась от трёх одновременно навалившихся проблем: невыносимо хотелось в туалет, не меньше – перевернуться на живот, и было жарко. Самое обидное, что все проблемы абсолютно неразрешимы. В двух первых целиком и полностью были виноваты мы с мужем. Ну, и физиология. Но к ней даже мне не приходило в голову предъявлять претензии. Ибо я находилась в «интересном» (интереснее некуда) положении, то есть на последнем месяце беременности. А потому поход в туалет хоть и вызывал, конечно, в те дни положительные эмоции, но, я точно знала, совсем ненадолго.

Вторая проблема была в некотором роде даже хуже, потому что тут совсем никакого облегчения не предвиделось в ближайшие дней 30. Я подумывала о кровати с дыркой посередине, но сейчас, учитывая сроки, было поздно начинать её конструировать. Впрочем, даже если бы я походила на слониху, которая, как известно, носит детёныша 12 месяцев, все равно муж со своей способностью обдумывать каждую новую мысль очень обстоятельно сделал бы необходимую вещь разве что к совершеннолетию ребёнка. Последняя проблема только и оставляла, что смотреть на неё по-философски.

Поскольку 9-й месяц по подсчётам врачей начался всего-то дня два назад, я заявила, что не могу дышать смогом, ездить на лифте, ходить по асфальту и хочу на дачу недельки на две. Муж где-то вычитал, что у женщин в моём положении мозги немного набекрень и волновать их ни в коем случае не рекомендуется (в целях собственной безопасности, надо полагать). И после моих заверений, что мы прекрасно успеем за оставшиеся две недели подготовиться и всех родим, как положено, согласился.

Утром дня накануне нашего предполагаемого возвращения в родные пенаты я со всей неотвратимостью поняла, что рожать буду не в городе-герое, а в ближайшем роддоме. В то утро я проснулась, немного погрустила всё о тех же проблемах и встала… Бац! Наверное, у меня внутри на верёвочке был подвешен мячик, и тут он оторвался. Я постояла, прислушиваясь к себе. Мячик молчал. По традиции посетив уборную, я выглянула в окно. Муж во дворе бодро тюкал топором. Всегда приятно посмотреть, как другие работают, даже в таком щекотливом положении. Он заметил меня и помахал рукой. Я тоже помахала и спросила:
- Может, рожать поедем?

Он побледнел так, что я испугалась, что человеку станет плохо. Поясницу уже ломило, но мужа всё равно было жалко. У него ж в первый раз такое! Мы ехали в роддом в Кингисепп. У мужа глаза совершенно несчастные, зубы сжаты так, что скулы позеленели. И зелень, главное, расползалась. Батюшки, думаю, это что ж с ним к концу дороги будет?
Я погладила его по руке:
- Не волнуйся, это не страшно, не ты первый, не ты последний.
Я, наверное, плохо умею утешать. К роддому благоверный покрылся желтизной.

После осмотра и утешительного "Рожаете, девушка, рожаете", меня со схватками, с которыми я вроде как уже сроднилась, поместили в дородовую палату. Там, в ожидании счастливого события лежали ещё две женщины, одна лет сорока, другая лет двадцати пяти. Лежанием это, впрочем, назвать было трудно. Та, что постарше, безостановочно носилась вокруг своей койки и почему-то на все лады кляла мужиков всех мастей и видов. Может, надо было ей посочувствовать, но я, честно говоря, больше была занята собой, да ещё третья девушка, умоляюще глядя на меня, кивнула на нашу соседку и спросила:
- Неужели правда так больно?

Дама между тем оставила в покое сильную половину человечества и теперь честила кого-то другого, причем так замысловато, что понять, кого именно, было невозможно.
- Не-е-ет, - ответила я девушке, методично отламывая от белого шкафа железные ручки, - Ерунда. Да ты замолчишь или нет?! - это уже говорливой даме.
Но тут в палату вошёл доктор и бодро поинтересовался:
- Ну, как дела?
Дела у меня были такие, что я незамедлительно и максимально внушительно ответила:
- Доктор, я рожаю. Совсем. Анька сейчас вывалится.
Доктор предложил:
- Попробуем потужиться?

Однако когда мы попробовали, у него охоты к экспериментам поубавилось.
- Стой! В родилку, бегом!
Бегом – это здорово. Кресло, как в «Матрице»: ручки для рук, педали для ног. Труднообъяснимо, как я в него забралась, но забралась, причём в рекордные сроки. Толком поговорить в этом интересном положении мы с доктором, к сожалению, не успели:
- Тужься, тужься, тужься… Все, молодец!
- Что всё? - подозрительно уточнила я.
- Всё, отрожались.

Он протянул акушерке (я только сейчас её заметила) что-то, подозрительно похожее на ребенка. Потом чем-то пощёлкал и пояснил:
- Шовчики. Три. Продезинфицируем.
Защипало неимоверно. Я вспомнила, что рассказывала об этом мама. 18 лет назад, в такой же ситуации, она схватила со стола первую попавшуюся папку и принялась обмахиваться. Я расхохоталась. Доктор посмотрел на меня странно:
- Знаете, девушка, такой реакции на роды я ещё не видел.

Акушерка протянула мне туго спелёнутый комочек:
- Ну, тут одни щёки чего стоят!
Я пригляделась к кряхтящему комочку. Он открыл почему-то один глаз и, казалось, подмигнул мне. Я сказала:
- Спасибо, доктор.

Аньке пять лет. И хотя она совсем-совсем отдельный человечек, не похожий ни на кого на свете, все-таки мы с ней так же нужны друг другу, как в тот майский день, когда она впервые будто подмигнула мне в родовой палате приграничного городка Кингисеппа.