Не оставляйте писем без ответа

Однажды, очень давно, когда мне было шестнадцать, меня – милую послушную домашнюю девочку – обидели хулиганы. По дороге из школы домой три подвыпивших прыщавых юнца стали приставать ко мне с непристойными предложениями. Я шла молча, стараясь игнорировать их выходку, но это еще больше распалило их, и в мой адрес посыпались оскорбления на «четырехэтажном» сленге. Больше всего мою (в то время еще наивную и неискушенную) душу поразила реакция прохожих – никто их представителей сильной половины человечества даже не попытался вступиться за меня или хоть как-то одернуть моих обидчиков.

В тот день, помнится, я поплакалась маме, а потом долго размышляла над тем, существуют ли в жизни настоящие мужчины. Вечером из-под моего пера (а точнее, из-под кончика шариковой ручки) вышел «шедевр» эпистолярного искусства, представлявший собой крик души обиженного человека. Начало было примерно таким: «Откликнись, честный отважный высокий мужчина с добрыми глазами и сильными плечами!..». А на следующее утро, естественно, в тайне от родителей, сие творение было отправлено мной по почте в адрес рубрики «Ищу друга», помещавшейся в выходившем в то время советском еженедельнике «Советский патриот» – любимом издании моего отца.

Потом несколько недель я просматривала рубрику «Ищу друга», но моего «шедевра» там почему-то не было. Сюрприз ожидал меня много месяцев спустя, когда я уже забыла о случившемся. На мое имя пришла увесистая бандероль, в обратном адресе которой значилось «Советский патриот». Оказывается, очередь до публикации моего письма дошла только через полгода, а теперь в бандероль были упакованы письма-отклики в мой адрес. Несколько дней я и моя лучшая подруга занимались чтением посланий высоких, «доброглазых» и «сильноплечих», читающих «Советский патриот» мужчин со всех концов Советского Союза. Застав как-то нас за этим занятием, отец пришел в негодование. Я попыталась рассказать ему, как было дело, но он слышать ничего не хотел.

– Эта рубрика создана для людей, кому за тридцать или, по крайней мере, под тридцать, которые по каким-либо причинам не могут устроить свою личную жизнь, – вещал он на повышенных тонах, сердито меря шагами комнатное пространство. – Что ты еще такое выдумала. В твои годы нужно думать об учебе, об окончании школы, о поступлении в институт. А уж, поверь мне, придет время, будешь думать и о мужчинах. Но не в семнадцать же лет!

Примерно через час по велению строгого родителя содержимое бандероли было предано огню. Но одно письмо я спрятала, у меня не поднималась рука уничтожить его. Оно было слишком хорошо написано, чтобы безжалостно сжечь его.

«Здравствуй, Валерия! – писал незнакомый мне курсант военного училища из далекого Ленинграда. – Сейчас ночь. Все спят. Но у меня есть ключ от библиотеки, я сижу один среди безмолвной тишины и пишу тебе. За этот проступок мне могут «влепить много нарядов вне очереди», но я стараюсь не думать об этом, а думать о тебе, представлять тебя, какая ты в жизни; как ты получишь мое письмо, как будешь его читать. После того, как на бумагу лягут слова прощания, я потихоньку вернусь в спящую казарму, буду долго ворочаться в постели, и сомневаться, отправлять ли его, а потом забудусь сном. Придет утро, а вместе с ним очередной курсантский день – подъем, зарядка, завтрак, занятия, физподготовка… Все как обычно. Но в череде курсантских будней я буду думать о тебе и с трепетом в душе ждать ответа, на который, в общем-то, мало надеюсь…».

Он писал о себе, о том, что за свои двадцать с небольшим много повидал в жизни, отслужил срочную в Афгане, а потом решил связать свою жизнь с армией. Писал, что, несмотря на пережитое, пока еще не ожесточился и не стал циником, настоящую любовь не познал и в его возрасте глупо вглядываться в глаза незнакомых девушек в надежде узнать ту одну, единственную…

Я была тронута до глубины души, поначалу хранила письмо под подушкой, часто перечитывала его, выучила наизусть каждую строчку, часто думала об этом парне, но так и не решилась ответить…

…Прошло много лет. Я превратилась во взрослую самостоятельную девочку, закончила вуз, успела побывать замужем (правда, неудачно и недолго) и родить чудесную дочурку, которую после развода стала воспитывать одна, конечно не без помощи своих родителей.

В тот день я не торопилась домой после работы, так как дочка была в гостях у бабушки с дедушкой. Я неспешно шла по центральной улице нашего города, заглядывая в магазинчики. Он шел мне навстречу, наши глаза встретились и тут я, к моему стыду, села в лужу в буквальном смысле этого слова – тротуар был полит проехавшей поливальной машиной, я засмотрелась на незнакомца, поскользнулась, вывихнула ногу, сломала каблук и упала. Незнакомец, на которого я позволила себе до неприличия долго смотреть, единственный поспешил ко мне на помощь.

– Давайте я провожу вас, – предложил он, когда выяснилось, что передвигаюсь я с огромным трудом.

Мы, почти не разговаривая, доковыляли до маршрутки, потом – до моего подъезда, а потом он на руках донес меня до моей квартиры на третьем этаже.

– Ну, вот и все, – сказал он, опуская меня с небес на землю возле моей двери. – Я пойду. Рад, что хоть чем-то помог вам. Выздоравливайте.

Его скромность поразила меня, мне было жаль расстаться так быстро. После того, как он спустился этажом ниже, я обрела дар речи и, не боясь показаться легкомысленной особой, приглашающей в гости первых встречных, молвила:

– Вы мне очень помогли. И сейчас еще не настолько поздно, чтобы пригласить вас на чашку чая.

Вечер и ночь пролетели быстро – счастливые часов не наблюдают. Мы расстались с ним только утром. Когда он с грустью сказал мне «Прощай», я поняла, что, наверное, больше никогда не увижу его.

– Мы, мужчины иногда так поступаем, – по-видимому, собираясь оправдаться за все грехи мужской половины человечества, начал он, как мне показалось, нелегкий для него разговор, стараясь смотреть мне прямо в глаза. – Ты понимаешь, мы не можем больше встречаться…

– Не надо ничего объяснять, мы взрослые люди и я все понимаю, – только и оставалось ответить мне.

– Нет, выслушай меня. Ты очень хороший человек, ты чем-то тронула меня, но у меня есть жена и сын, – сказал он, протягивая удостоверение офицера, в обложку которого была вставлена фотография его семьи.

– Не может этого быть! – вырвалось у меня, когда я прочитала его имя и фамилию.

– Что?

– Тебя, правда, зовут Нурлан Абдиев, и ты когда-то учился в Ленинградском военном училище?

– Да. Вот видишь я даже не назвал своего настоящего имени.

– Дело не в этом!

Сильно припадая на свою вывихнутую ногу, я сходила в комнату за своим заветным письмом, которое бережно хранила много лет и протянула его Нурлану. Он внимательно прочел его, а потом крепко прижал меня к себе. Я слышала, как сильно бьется его сердце.

– Почему же так поздно?! Бывают ситуации, когда хочется плакать… Но я должен быть сильным, – только и сказал он на прощанье.

…Потом мне часто приносили букеты рассыльные из цветочного магазина. Последние цветы я получила год назад, а в конверте с пожелтевшим от времени письмом курсанта появилась фотография усталого человека в камуфляже возле БТР-а на фоне горного пейзажа. На обратной стороне фотографии написано «Я получил распределение в другой город и уже не вернусь сюда, а тебя я никогда не забуду!»…

Повествование от первого лица записала Виктория Наимова,
сентябрь 2002, Душанбе