Наталья Солнцева: Колье от Лалик (рассказ)

– Он безумен! – Он гениален… – Я бы не рискнул с ним связываться. – Он делает эксклюзивные вещи, каждая из которых – произведение искусства, единственная в своем роде. В нашем каталоге нет ни одного украшения, достойного лежать в одной витрине с его изделиями. Времена изменились, дорогой Алекс, – состоятельные люди больше не желают покупать безвкусные серьги и броши. Им подавай изюминку, нечто уникальное. Ценность нашей продукции сегодня определяется не каратами, а оригинальной эстетикой.

Глава ювелирной фирмы «Юбер» говорил с сильным акцентом. Русский по происхождению, он родился и вырос во Франции, в Тулузе, где их семья почти столетие занималась ювелирным делом. Господин Спиридов мечтал открыть несколько салонов на исторической родине и решил начать с Москвы.



– Нам следует сразу представить требовательной публике… э-э… изысканную и дорогую коллекцию, – наставлял он своего российского партнера. – Этот показ должен стать событием. Понимаешь? Может, стоит пригласить моделей, девушек, которые наденут на себя лучшие украшения и продемонстрируют их… э-э… живьем?
Спиридову не всегда удавалось находить нужные слова, и он делал длинные паузы.
– Или нет. Пожалуй, пригласим… э-э… выдающихся женщин. Бизнес-леди, популярная певица, актриса, балерина, телеведущая, известная спортсменка,… э-э… красующиеся в изделиях от «Юбер», – самая лучшая реклама.
– Этих дам гораздо труднее будет уломать на импровизированное дефиле… Даже в бриллиантах, – засомневался Алекс. – Моделям заплатил, и дело в шляпе.
– В какой… шляпе? – не понял Спиридов.

Его русский был вполне сносным, но некоторые пословицы и словосочетания гражданин Франции так и не усвоил.
Алекс перестал возражать и только кивал головой. Львиную долю денег вложил в совместный проект Спиридов, ему и карты в руки.
– Хорошо. Значит, мы его берем? – вернулся он к началу разговора.
– Непременно берем! И положим ему большую зарплату.
– Это еще зачем?
– Чтобы человек творил и не заботился о хлебе насущном. Чтобы ему не пришло в голову искать… э-э… более щедрого работодателя.
Алекс презрительно фыркнул.
– Он должен быть счастлив, что его поделки попадут в наш салон.
– Поделки? Неподходящее слово. Этот мастер – настоящий кудесник. Пока он… э-э… прозябает в безвестности. Но едва вышедшие из его рук вещи получат признание взыскательных покупателей, его тут же переманят конкуренты. Поэтому пусть он будет доволен своим положением, сидит в захолустье и…
– Носа не высовывает! – подсказал Алекс.
– Да-да… носа не высовывает. Правильно, мой друг.



Речь шла о ювелире, которого Спиридов откопал где-то в провинции и уговорил выполнять для фирмы заказы под чужим именем. «Он не совсем здоров… психически. Но не является опасным для общества, – объяснил партнеру Спиридов. – Будь он э-э… полноценным, ни за что не согласился бы на наши условия. В сущности, мы его покупаем, ведь по условиям контракта его талант перейдет в нашу собственность. Эту будет лицо нашего бренда. Имя ювелира останется тайной. Нашей тайной, Алекс!»

– Я тут подумал… Не пригласить ли нам на презентацию Софью Зарудную? – робко предложил Алекс. И воодушевился: – Это произведет фурор! Представляю обложку популярного глянцевого журнала с ее портретом. Великая актриса в колье от «Юбер». Многие пожелают приобрести нечто подобное для себя или для своих дам. По слухам, Зарудная обожает редкостные украшения.
– Прекрасная идея.
– Но она ненавидит фотографироваться!
– Это я улажу. Я вызову из Тулузы собственного фотографа, который сумеет подобрать нужный ракурс, свет, а оставшиеся… э-э… приметы возраста госпожи Зарудной устранит при помощи компьютера. На ее звездном лике не будет ни одной морщинки.
Алекс скептически поджал губы. Капризный непредсказуемый характер актрисы давно стал притчей во языцех.
– Я знаком с ее мужем, – объявил Спиридов. – Милейший человек. Президент фонда «Геликон». Я сделаю благотворительный взнос и привлеку его… э-э… на нашу сторону.

* * *

Бекетову часто снился этот сон…
На склоне, между низкорослых яблонь, траву не успели выкосить. Восхитительно сочная, свежая, она была горячей от солнца. Запах меда и горечи смешивался с мятой, с густыми испарениями земли.
Лежа на спине, мальчик любовался колокольчиками на тонких стеблях, кашками и лютиками. Вот вверху пролетел полосатый шмель, вот изящный кузнечик перепрыгнул со стебля на стебель, вот, перебирая лапками, ползет по листку божья коровка, вот…



– Андрю-у-у-ша! – звала его мама.
На завтрак она готовила кашу или пышки с вареньем. Андрей гадал, что будет сегодня. Если каша, он лучше останется здесь, среди цветочного царства, – созерцать дивную прелесть этого совершенного, упоительного, душистого мира.
– Андрю-у-у-ша…

Надо идти. А то отец сделает ему строгий выговор. Мальчик боготворил отца. Более красивого мужчины ему нигде не доводилось видеть – ни в жизни, ни по телику. Идеально сложенная фигура, сильные руки с длинными пальцами, волнистые волосы, благородные черты лица, высокий лоб и смелый взгляд делали его похожим на рыцаря Айвенго. Именно таким Андрюша представлял себе героя из книжки, которую мама иногда читала ему вслух. Она старалась привить сыну любовь к литературе, а он предпочитал бездумные развлечения – часами валяться в траве, сидеть на берегу речки или наблюдать, как снуют в воде мелкие рыбки. Вместо того, чтобы плескаться, как другие дети, мальчик зачарованно следил за стрекозами и лягушками.

У него была своя тайна – маленький плоский футляр из потертого бархата, внутри которого спала Она: женщина с кожей из опала и перламутра, с волосами из золота, с венком из самоцветов. Он боялся дышать, глядя на Нее. Она пробудила в нем желание… и определила его судьбу. Увидев Ее, он уже не выбирал, кем станет. Его предназначение – создавать такие же чудесные творения из драгоценных металлов и камней, которым не грозит тлен. Его бабочки, пчелы и кузнечики будут жить вечно, его цветы никогда не увянут, а капли росы на их лепестках никогда не высохнут…



Мальчика никто не учил чувствовать гармонию красок, линий и форм. Он родился с этим интуитивным ощущением пропорций и цвета, с безукоризненным вкусом и способностью создавать в воображении прихотливые образы, черпая вдохновение у природы.
Просыпаясь, он долго смотрел в потолок, медленно возвращаясь из волшебного прошлого в унылое настоящее. Там, в безвозвратно ушедшем, осталась его душа. Здесь он мог только пытаться воспроизвести, запечатлеть неуловимое мгновение…

Его кумиром был Рене Лалик – французский ювелир, дизайнер и предприниматель, который каждые ожерелье, брошь, браслет или предмет интерьера превращал в произведение искусства. Он противопоставил эстетике помпезных украшений с большими камнями изысканную, утонченную красоту композиций, смелость замысла, необычные материалы и заставил заносчивых снобов преклоняться перед своим мастерством. Доказал, что слоновая кость, хрусталь, панцирь черепахи, эмаль и рог, яшма, жемчуг и лунный камень в соседстве с золотом смотрятся не хуже, чем традиционные алмазы, сапфиры, изумруды и шпинель.
Лалик снискал себе мировую славу и признание, встав в один ряд с Фаберже, Картье и Тиффани. Его заказчиками были императорский двор в Токио, русская государыня Александра Федоровна и лучшие салоны Европы. Мастер умер в 1945 году, но фирма «Лалик» продолжала существовать, открывать магазины в разных странах, представлять новые коллекции.



Бекетов мечтал делать такие же прекрасные вещи. Он упивался своими мечтами и не сомневался, что они осуществятся. До мельчайших подробностей запомнился ему первый визит в Москву. Человек, от которого зависела судьба Бекетова, подвел его к выставленным на витрине ювелирным украшениям и спросил:
– Сможешь сделать что-либо подобное?
– Я могу лучше.

Он не стал кокетничать, прикидываться скромником, смущаться и краснеть. Он верил в свои силы, в то, что не разочарует нового знакомого – господина Спиридова.
Неизгладимые впечатления детства раз и навсегда определили его призвание. Смутная жажда красоты превратилась в жажду творить эту красоту своими руками, как только он открыл бархатный футляр и увидел мерцание миниатюрного опалового тела женщины, ее запрокинутую голову, струящиеся золотые волосы, венок из блестящих листьев и кабошонов. Он заболел этой женщиной, ее груди из аметистов помутили его сознание… Он чуть не рехнулся, когда футляр опустел.

Ночью в дом прокрался вор и похитил драгоценное колье. Пропажу обнаружила мать Бекетова. Она рыдала. Колье досталось ей от дальней родственницы как свадебный подарок.
Отец был взбешен. Он походил на рыцаря Айвенго в гневе – недоставало только лат и длинного железного меча. Милицию не вызывали, потому что никто толком не знал, когда украшение исчезло из футляра. Кроме маленького Андрюши. Но мальчик промолчал. У него появилась вторая тайна…

* * *

Этой весной знаменитая актриса Софья Зарудная впервые за годы успешной театральной карьеры отказалась от гастролей.
– Я опустошена, – призналась она мужу. – Совершенно выжата. Я не могу выходить на сцену, потому что во мне не осталось ничего, кроме тоски.



«Она играет, – подумал господин Донатов. – Она пропитана театром насквозь, как мумия бальзамирующим составом. Это невозможно вывести из нее. Чего же она хочет? Уйти на покой? Поселиться за городом, выращивать цветы и писать мемуары? Нонсенс. Она начнет сходить с ума уже через пару месяцев. Ей нужны драмы, страсть, аплодисменты и восхищение зрителей. Поклонники, наконец. Она привыкла к лести, к охапкам роз в гримерной, к шампанскому… и щедрым подношениям от почитателей ее таланта. О ней сплетничают, ей завидуют. Это воздух, которым она дышит».

Приглашение на презентацию ювелирного салона «Юбер» пришлось как нельзя кстати. «Это встряхнет ее, – решил Донатов. – К тому же она питает страсть к драгоценностям».
– За кого они меня принимают? – возмутилась Софья. – За манекенщицу?
– За известную и красивую женщину, – сказал муж. – Они хотят поместить твой портрет на обложке лучшего глянцевого журнала.
Актриса презрительно фыркнула.
– Господин Спиридов обещал подарить изделие, которое ты выберешь для демонстрации.
– Я не нуждаюсь в подачках!
– Почему тебе не поспособствовать продвижению новой коллекции? – не отступал супруг. – Они прислали каталог. Взгляни хотя бы! Вещи уникальные. В стиле модерн, который тебе нравится. Кстати, Сара Бернар когда-то дала путевку в жизнь Рене Лалику, став его заказчицей.
Упоминание о знаменитой французской актрисе возымело действие.
– Ладно. Давай каталог, – благосклонно кивнула Софья.

Она приняла участие в показе и вернулась домой с великолепным подарком от «Юбер». Но вместо восторга погрузилась в депрессию.
«Что с ней? – недоумевал Донатов. – Она была великолепна, и на портрете вышла потрясающе. Настоящая дива, затмевающая собой бриллианты».
Он считал, что мероприятие удалось. Спиридов не посрамил своей репутации – его салон, равно как и ювелирная коллекция, превзошли ожидания. Классическая «золотая» гамма внутреннего убранства, блеск хрусталя и камней, отраженный в зеркалах, бархат витрин, эксклюзивные изделия, разодетая публика – всё как подобает. Чем Софья недовольна? Ей не угодишь.



Спрашивать жену о причинах дурного настроения было бесполезно. Особая защитная функция ее психики заключалась в полном отключении от травмирующего инцидента. Софья наглухо закрывалась, замыкалась в себе и через некоторое время будто бы напрочь забывала о неприятности. Ее отец был подводником, и она иногда употребляла выражение «задраивать переборки». Чтобы лодка оставалась жизнеспособной, следовало изолировать поврежденный отсек.

Спустя неделю Софья потребовала ехать на дачу.
– Я в городе ни дня не останусь, – твердила она. – Зачем ты потащил меня на эту презентацию?
Ее настроение не поддавалось описанию. Всё стало ей немило, всё вызывало безотчетную тревогу.
Супруги приехали на подмосковную дачу – двухэтажный дом пустовал всю зиму, и только в конце апреля сюда отправили домработницу Зину. Проветрить, навести порядок, все высушить, вычистить, снять с мебели чехлы, вымыть окна.
В комнатах пахло лавандой и свечами. В поселке иногда отключали свет, и приходилось проводить вечера по старинке, при свечах. На столе в гостиной стояла ваза с ландышами. Домработница хлопотала на кухне.
– Ну вот, у меня разболелась голова! – с трагическими нотками в голосе воскликнула Зарудная, точно барыня из какой-нибудь чеховской пьесы. – Пойду подышу воздухом.



Донатов сокрушенно вздохнул. Он дорожил отношениями с женой, гордился ее дарованием, с удовольствием появлялся с ней в обществе… Но наедине она слегка раздражала его. Ее капризы, странные прихоти, резкие перепады настроения – то взрывы хохота, то беспричинные слезы или «черная меланхолия» – действовали ему на нервы. Он не понимал этого вечного надрыва, этой потребности в допинге, который должен возбуждать вдохновение, этих приступов отчаяния, переходящих в апатию. Софья жила как будто в постоянном страхе, что красота ее увянет, талант иссякнет, и она окажется «выброшенной на обочину», никому не нужной, не интересной. Ей перестанут предлагать роли. О ней забудут.

– Тебе не о чем беспокоиться, – не раз говорил ей Донатов. – Я прилично зарабатываю. Ты ни в чём не будешь нуждаться.
Но Софья боялась не безденежья – ее потребности, в сущности, были умеренными. Ее пугала старость, уход со сцены, забвение. Она родилась, чтобы блистать.
– Я никогда не соглашусь играть старух! Никаких свах в жутких шалях с кистями, никаких пожилых матрон в чепцах! Никаких мамаш! Лучше уйти сейчас, умереть в расцвете славы.
Муж был старше ее на пятнадцать лет, не так давно сменил кресло чиновника среднего ранга на должность президента солидного гуманитарного фонда и не волновался о завтрашнем дне.

Зарудной перевалило за сорок, но она все еще была хороша, стройна и необыкновенно чувственна. Тонкое лицо, выразительный, болезненно горящий взгляд, копна черных волос придавали ее облику неповторимое очарование. Она нравилась мужчинам, но Донатов не ревновал. Софья весь свой пыл тратила на флирт и, добившись, чтобы мужчина увлекся ею до потери памяти, остывала. Ей приписывали множество романов и любовных приключений, она смолоду слыла женщиной, разбивающей сердца. Однако к тридцати годам актриса взяла в ней верх над кокеткой. Софья отдавалась сцене с неистовой страстью, выкладывалась без остатка. Те немногие, кто составлял круг ее близких, были осведомлены, что мужчины занимают далеко не первое место в ряду ее увлечений. О ней продолжали судачить. А она только загадочно улыбалась, не опровергая, впрочем, самых фантастических слухов. Настоящий роман у нее был с театром. И Донатов об этом знал.



Упадок духа, который она переживала, на сей раз затянулся. Обычно ее меланхолия обострялась ранней весной, когда сходил снег и всюду стояли в черной воде голые деревья. К маю Софья оживлялась, по-детски радовалась первым цветам, зеленым листочкам, синему небу и ласточкам. В ней просыпалось воодушевление. Этот май она встретила унынием и заразила им Донатова.
Он вдруг вспомнил о своих болезнях, о первой жене, которая год назад умерла от рака, о неудавшихся детях. Сын – лентяй, прожигатель жизни. Дочь учится в Лондоне, звонит, когда ей нужны деньги. С обоими Донатов не сумел найти общего языка. Он не представлял, какие дети могли бы быть у них с Софьей. Хорошо, что она не захотела.

Во дворе хлопнула калитка, и он выглянул в окно. Даже на даче великая Зарудная оставалась верна себе – дорогое платье, туфли на каблуках, немыслимая шляпа с полями. Две дворняги подбежали к ней, застыли в немом изумлении… или в почтении. Она, выпрямившись, гордо подняв голову, зашагала по пыльной дороге к лесу.
«У нее обычная хандра. Пусть проветрится, – думал супруг, наблюдая за Софьей. – Шум сосен успокаивает».
Он позвал домработницу и спросил, что будет на обед.
– Суп молочный, как Софья Петровна любят, ботвинья, говядина тушеная с овощами и творожная запеканка на сладкое.
– Лимоны у нас есть?
– Как не быть.
– Нарежь потоньше.
Господин Донатов улегся на диван – ждать обеда. Мысли о вкусной еде примирили его с жизнью. Рюмочка коньяка, кофе, сигара - и серый день обретает розовые краски.

* * *

Крайняя улица дачного поселка тянулась вдоль леса. Тропинка петляла между деревьев, потом спускалась вниз, к реке. На пологих берегах росли старые березы – раскидистые, кудрявые, с блестящими листьями, с черно-белыми стволами.
Было тепло. Зарудная с наслаждением сбросила туфли, опустилась на мягкую траву. Черт с ним, с платьем, – она давно собиралась выбросить его, чтобы не напоминало о лишних килограммах. Еще в марте оно сидело как влитое, а теперь вот… Тесновато в талии. И это при том, что у нее совершенно пропал аппетит. Чашка кофе утром, легкий салатик в обед… Только вечером после спектакля она могла съесть отбивную с картошкой, кусок пирога, напиться чаю. Обильные вечерние трапезы гибельно сказываются на фигуре.

С печальным вздохом она закрыла глаза. В молодости никакая полнота ей не грозила – сколько ни ешь. Любое количество пищи мгновенно сжигалось, и тело оставалось худым, гибким, изящным. Неужели годы берут свое?
Невыносимая мысль о старости вызвала душевный стон. Недолго ей осталось покорять зрителей, заставляя их плакать, замирать, восторженно выкрикивать «браво!» и засыпать сцену цветами… Почему нельзя быть вечно юной, вечно прекрасной? Зачем жизнь подарила ей красоту и талант, коль скоро придется с ними расстаться? Порой она задавалась вопросом: а дар ли это? Может быть, ей просто позволили временно попользоваться привлекательной внешностью и способностью перевоплощаться в обмен на…

Что? Что она должна будет отдать? Или уже отдала?



Софье показалось – кто-то приблизился к ней и остановился. Она приподняла поля шляпы, взглянула вверх. Перед ней, засунув руки в карманы, стоял молодой мужчина в светлых брюках и безрукавке из хлопка. На нем как будто не было одежды – так явственно читались под ней развитые плечи и грудь, поджарый живот, стройные ноги. Его лицо с неправдоподобно совершенными чертами смело можно было чеканить на монетах, изображать на античных геммах и камеях.
– Вы… кто? – растерянно спросила она.
– Я ваш сон…
– Нет, серьезно.
– Разве в этом мире есть хоть что-нибудь серьезное? – усмехнулся он.
– Вы здесь живете? Или снимаете дачу?
– Отдыхаю…

Ее смятение улеглось. Конечно же, это сосед по даче! А что она подумала?
Он наклонился и галантно протянул ей руку. Она встала, отряхнула платье. Забыла, что босиком. Рядом в траве лежали маленькие туфли из светлой кожи. Поля шляпы скрывали ее порозовевшие щеки, и молодой человек видел только подбородок и накрашенные губы.
– Я вас узнал. Вы – Софья Зарудная? Я смотрел по телевизору фильм с вашим участием, «Княжна Тараканова». Вы играли главную роль.
«Мне тогда было всего двадцать четыре! – подумала она. – Слава богу, я надела эту шляпу. Не видно моего лица без грима, со следами прожитых лет».
Она редко соглашалась играть в кино. Звали, но сценарии предлагали все какие-то пошлые, в духе «мыльных» сериалов. Играть такое Зарудная считала ниже своего достоинства. Ей хотелось оставить след в истории театра, как Ермоловой, как Стрепетовой… Она – трагическая, драматическая актриса, и не станет размениваться на всякие третьесортные роли. «Понижать планку ради денег? – восклицала она. – А смысл? Мастерство не терпит фальши. Компромиссы здесь неуместны». Донатов ее поддерживал: «Ты и так много работаешь. Если еще съемки добавятся, я тебя вообще дома не увижу».

– Вы надолго приехали? – спросил молодой человек.
– Решила развеяться, – неопределенно ответила Зарудная. – Сцена безжалостна к своим пленникам: она выпивает их до дна. Иногда необходимо восстанавливать силы.
Неожиданная откровенность удивила ее. Изливать душу первому встречному – не ее стиль.
Как-то само собой получилось, что они пошли дальше вдоль реки вдвоем. Молодой человек и стареющая актриса. Он стремился казаться старше и солиднее, она – моложе и непосредственней. Ее вдруг увлекла незамысловатая беседа - ни о чем, пустая болтовня, которая раньше вызвала бы раздражение.
– Я вас знаю, – повторил он, беря ее за руку. – Когда-то давно вы приезжали сюда, встречались тайно с молодым любовником под сенью этих берез…
Он наклонился к ней, его дыхание обжигало ее губы.
Софья почувствовала себя героиней любовной драмы, которую всегда мечтала сыграть - загадочной, мрачной, исступленно-страстной… Вспыхнувшей внезапно и неотвратимо… Поразившей ее, как небесный огонь…

Мужчина прижал ее к себе, скользнул губами по ее уху, шее… «Что он делает? – пронеслось в ее помраченном сознании. – Что со мной?»
Опомнилась она, лежа на траве, вся в истоме… Безвольная, с расстегнутым на груди платьем… Вся в жару от его поцелуев, от его ласк…
Вокруг шумели деревья; над ней, в слепящей синеве проплывали облака, пахло измятой травой, цветами, медом… Молодого человека рядом не оказалось – он исчез так же, как и появился: растворился в солнечном свете, подобно лесному духу Фавну в человеческом обличье. «Может быть, ничего и не было, – лениво, со сладостным вздохом, подумала она. – Меня разморило, я уснула… забылась… И увидела чудный сон!»



Но растерзанное платье и следы поцелуев говорили обратное. Она потянулась, приподнялась, с порочной улыбкой разглядывая свою грудь – еще свежую, упругую, с маленькими темными сосками. Тело ее увядает медленно, она еще успеет сорвать последний «аленький цветочек» ускользающего женского счастья.
Софья спустилась к реке, попробовала воду – слишком холодная для купанья. Но все же умылась, привела в порядок одежду. Что за наваждение она испытала? За этот миг любви на лоне природы она стала другой – прежней, юной, безрассудной, безоглядной... Той, которая, как она думала, умерла в ней много лет назад.

По мере того, как она приходила в себя, хмельные мысли сменила привычная трезвость. Что за дикость отдаться незнакомому мужчине прямо в лесу, на траве, вблизи тропинки, где в любую минуту мог пройти кто угодно? Ее муж мог отправиться за ней – звать обедать. Она потеряла стыд. Она сошла с ума…
Странное, смутное воспоминание шевельнулось в ее сердце и… погасло. Когда-то давно она приезжала сюда… Встречалась тайно с молодым любовником… Под сенью этих берез…
Неужели… Нет! Невозможно. Это признаки помешательства, которому особенно подвержены творческие натуры. У нее чрезмерно развитое воображение, болезненные фантазии, слишком обостренные чувства…

Она торопливо, почти бегом вернулась домой. Заглянув в гостиную, увидела дремлющего на диване мужа, с облегчением перевела дух. Зина в кухне накрывала стол к обеду, оттуда доносились запахи тушеной говядины и творожной запеканки.
Никто не заметил, как хозяйка закрылась в ванной, вымылась, переоделась.



Обедали молча. Говорить было не о чем, да и лень. Солнце проникало в кухню через легкие занавески, было светло, жарко, как летом. Донатов пил коньяк, Софья неодобрительно хмурилась. «Тебе нельзя», – едва не вырвалось у нее. Она сдержалась – кровь бросилась ей в лицо при возникшей в уме картине того, что произошло нынче в лесу. Слова застряли в горле. Она с трудом отдышалась.
– Надо починить бойлер, – позже, за десертом сказала она Донатову. – Вода едва теплая.
– Конечно, дорогая. Завтра же займусь, вызову мастера. Как прогулка? Ты не скучала одна? Прости, что не составил компанию. Прилег - и будто провалился. Завтра пойдем вместе.
– Нет уж, – отказалась Софья. – Бродить одной, дышать соснами… Это то, чего не мне не хватало. Дачников нет, тишина, покой, кукушка кукует. В траве полно фиалок.
– Как скажешь. Вижу, чистый воздух тебе на пользу. Щеки порозовели, глаза блестят!
Она опустила ресницы. Блеск зрачков чуть не выдал ее.

Супруг зевнул, прикрыв рот рукой. Взгляд Софьи задержался на его пальце с обручальным кольцом. Сегодня она изменила Донатову, впервые за годы их брака. Что бы там про нее ни говорили, все вольности остались в прошлом. Возраст, театр усмирили ее натуру. На стороне ей вполне хватало флирта, в семье – умеренного супружеского секса. В последнее время она ощущала себя выстуженной, словно ее сердце покрылось коркой льда. Даже на сцене она не загоралась - и это пугало.
Они с мужем уже полтора года спали порознь. Так повелось между ними из-за разного ритма жизни. Донатов страдал бессонницей. Он принимал снотворное и рано ложился. А Софья приезжала после спектаклей затемно, возбужденная, ужинала, потом долго стояла у окна или сидела в кресле при включенном торшере - пыталась что-нибудь читать. Утром она отсыпалась. Супруг собирался на работу, завтракал, стараясь не потревожить ее, уходил, бесшумно закрывая за собой дверь.
Эту ночь Софья провела без сна. Впору было самой принять снотворное. Обрывки любовного свидания с Фавном теснились в ее сознании…

* * *

В понедельник Донатов собрался в Москву.
– У тебя отпуск, а я на работе, – сказал он, целуя жену в теплую щеку. – Зина остается, вам будет не скучно вдвоем. Погода чудесная. Завидую…
– Когда ты вернешься?
– В пятницу. Если не произойдет ничего непредвиденного.
– Мне страшно, – сказала она, глядя мимо него. – Не уезжай.
– Это нервы, дорогая. Побольше гуляй на воздухе, и все как рукой снимет.
При словах «побольше гуляй» Софья ощутила кожей дыхание молодого мужчины, губами – вкус его губ. Ее тело содрогнулось.



– Ночью кто-то ходил по саду, – шепотом произнесла она. – Я видела тень. И ветки хрустели… Те, которые ты велел срезать.
– Глупости. Ты переутомилась. Ветки Зина убрала и сожгла.
Софья покачала головой. Она знала, что муж ее не поймет. Упрямо повторила:
– Кто-то ходил…
– Тебе показалось. Дачники еще не съехались. Поблизости все дома пустуют. Кому ходить-то? Разве что собаки бродили в поисках объедков. Скажи Зине, пусть выносит отходы за забор, а то бросает им чуть ли не у крыльца. Вот они и рыскают!

Софья смотрела, как Донатов сел в машину, выехал за ворота. Забор надо было выше делать, основательнее. Через него перемахнуть – проще простого.
После завтрака она отправилась на прогулку, только уже не в лес, а по улице. Ей доставляло удовольствие разглядывать чужие дворы, окна с резными наличниками, застекленные веранды. Муж был прав – дачи выглядели пустыми, неприветливыми.
Она подошла к дому с двумя башенками и мансардой – Садовая, одиннадцать. Дом казался нежилым – ставни закрыты, тропинка засыпана прошлогодней листвой. Софья все стояла и стояла, прильнув к забору, вдоль которого густо разросся шиповник. Что она надеялась увидеть?
Бабка в замусоленном ватнике вела на веревке козу. Поравнявшись с Софьей, окинула ту подозрительным взглядом.
– Купить хотите?
– А продается?
– Кажись, да. Дом хороший, хозяйка его внаем сдавала, а теперя решилася продать. У ей мужик давне-е-енько помер… Сама-то не управляется. Небось, деньги нужны. Тут приезжали некоторые, глядели, да отступилися.
– Почему?
Софья с беспокойным любопытством расспрашивала бабку. Коза мирно щипала траву.
– Дак… дорого просит.
– А отчего хозяин умер?
– Порезался косой, заразу внес, ну и… не спасли. Жалко. Молодой мужик был, красивый. Загляденье!
– Вы ничего не путаете?
– Я старая, но из ума не выжила, – обиделась бабка и потянула за веревку козу. – Пошли, Мушка.
Софья застыла, провожая ее глазами. Бабка ругалась на козу, которая упиралась, не желая идти, и поносила Мушку последними словами на всю улицу.



Софью пробрал озноб. Она отшатнулась от забора и побрела вниз, к реке. Мысль о Фавне, как она окрестила лесного незнакомца, молнией вспыхнула в уме. Не такой он и незнакомец. Сознание ее раскололось на две половинки: одна отторгала Фавна, другая страстно призывала. «Что, если я опять встречу его? – мнилось ей. – Что если он опять…»
Она застонала и закусила губу до боли, до крови. Прошлое, от которого она, как казалось, надежно отгородилась, проснулось в ней, отозвалось мучительной тоской.
В лесу, на том месте, где они с Фавном предавались любовному опьянению, время остановилось… Или вернулось. Или оно вообще никогда и никуда не двигалось. А двигались и уносили прочь навязчивые иллюзии, запреты, наложенные чем-то высшим… Кем-то, имеющим права и полномочия удерживать людей от безрассудства.
Софья прерывисто вздохнула и опустилась на траву, безжалостно сминая колокольчики и кустики земляники. Она забылась мгновенным или невероятно долгим сном… А когда открыла глаза, над ней склонился Фавн. Он не спрашивал ее, зачем она пришла снова. Она не задавала ему вопросов, кто он и откуда взялся. Разве не все равно иссушенному жаждой путнику, из какого источника пить наслаждение?

Это сладостное, странное колдовство длилось всю неделю, до приезда Донатова. Сама природа подыгрывала любовникам – за пять дней не выпало ни капли дождя. Софья ощутила в себе желание опять выходить на сцену, играть, потрясать зрителей и высекать огонь из их сердец.
Муж актрисы привез с собой господина Спиридова. Тот был польщен приглашением и не скрывал восхищения хозяйкой, рассыпался в любезностях и комплиментах.
Зина накрыла праздничный стол. Софья вышла к обеду в умопомрачительном туалете – длинном красном шелковом платье струящегося покроя с глубоким декольте, с подчеркнутой талией. На шее у нее сияло подаренное на презентации колье.
Гость оценил любезность госпожи Зарудной.

– Вы еще более э-э… необыкновенны, чем я мог вообразить, – с акцентом говорил он. – Вы загадочная, чудная… Любые камни меркнут в вашем присутствии.
– Вы вернули меня к жизни этим подарком, – улыбалась она, трогая пальчиком украшение. – Это был намек…
Спиридов, испытывая неловкость, искоса бросил взгляд на хозяина дома. Тот занимался сочным куском мяса на косточке и не участвовал в разговоре. Софья флиртует? На здоровье. Значит, она в хорошей форме, полна сил и творческих планов. Ее еще не скоро удастся потеснить на театральном Олимпе.
– Вы русская Сара Бернар! – неуклюже, со смешным пафосом воскликнул гость. – Наша фирма… э-э… будет счастлива видеть вас в числе главных клиенток.
– Я не покупаю драгоценностей. Предпочитаю, чтобы мне их дарили.
– О-о… да, да! Вы совершенно правы. Но я надеюсь, вы будете заказывать что-нибудь у нас.
– Как Сара Бернар! – поддела его Софья.
Спиридов не заметил сарказма. Он с готовностью подхватил эту мысль.

– Великая французская актриса заказывала у Рене Лалика украшения для своих выступлений, – радостно затараторил гость. – Она первая… э-э… угадала в нем талантливого художника. Она…
Владелец «Юбер» превозносил хороший вкус «настоящих актрис, которые везде слывут законодательницами моды», а Софья от души потешалась над его грубой лестью. Она переглядывалась с мужем, и тот едва заметно качал головой. Проказы жены не должны перейти грань гостеприимства.
– Вы не поняли, – прятала усмешку она. – Я и есть Сара Бернар! В новом воплощении. И я по-прежнему обожаю украшения от Лалика. Вот это колье, например… истинный шедевр.



Спиридов смущенно отвел глаза. Колье изготовлено провинциальным ювелиром. О каком Лалике идет речь? Неужели она не понимает…
– Софья шутит, – положил конец его замешательству Донатов. – У нее тонкое чувство юмора.
Обед шел своим чередом. На десерт, уважая вкусы уроженца Тулузы, Зина подала коньяк, фрукты и сыр. Гость, однако, потерял лоск и уверенность в себе. При любом удобном случае он незаметно вглядывался в украшение на шее актрисы. Черт! Ему действительно стало казаться, что изделие немного отличается от того, которое… «Это сущий бред, – убеждал он себя. – Хотя… Камни не совсем совпадают по цвету… И золото иного оттенка, и…» Он насчитал столько отличий, что покрылся испариной.
– Вам душно? – сочувственно спросил Донатов. – Открыть окно?
– Нет, нет… все в порядке. Простите…

Зарудная упивалась произведенным эффектом. После обеда она удалилась к себе в спальню отдохнуть. Мужчины остались курить сигары.
Вскоре гость сослался на головную боль и откланялся.
«Коньяк оказался слишком крепок для французского подданного, – рассудил Донатов. – В следующий раз куплю белое вино».

* * *

– Кто-то бродит ночами вокруг дома, – повторила Софья наутро.
Донатов после коньяка и снотворного никак не мог сообразить, чего она хочет.
– Дорогая, я…
– Заряди ружье, – сказала жена. – То, с которым ты ходишь на охоту. Я боюсь! Все-таки мы с Зиной ночуем в доме одни, когда ты уезжаешь.
– Ты же не умеешь стрелять.
– Ничего, напугаю хотя бы.
– Кого?
Софья не дала вразумительного ответа. Она сама не знала, чего боится.
Муж отправился в Москву, а она двое суток просидела дома, сцепив зубы… А на третьи не выдержала, побежала в лес к Фавну. Он словно только и делал, что поджидал ее.

Она готовилась к этому свиданию - надела кое-что под тонкую блузку с длинными рукавами.
– Что это? – изумленно прошептал он, скользнув рукой в вырез блузки.
– Подарок… господина Спиридова.
– Покажи.
Она с вызовом расстегнула пуговицы. Фавн совсем как мужчина из плоти и крови, а не лесной дух, уставился на дорогое украшение.
– Откуда оно у тебя?
– Это не ты, – с дрожью в голосе вымолвила она. – Это не можешь быть ты!
– Я! – горячо возразил он. – Это я!
– Нет… – простонала она. – Нет! Я ходила туда… К тому дому. Он пуст.
– Я там живу, но скрываюсь от всех…
– Ты лжешь…
– Спроси у своего мужа! – глаза Фавна лихорадочно блестели. – Он… видел меня, когда приезжал в первый раз. Мы познакомились.
– Познакомились?
– Да! Что тебя удивляет?
– Прошло столько лет… А ты… не изменился?



Они как будто говорили о разных вещах.
– Я изменился, – сказал Фавн.
– Не верю тебе… Не верю!
Его нечеловечески прекрасное лицо потемнело.
– Твой муж нанял меня, – он засмеялся, показывая безукоризненно ровные, белые зубы. – Чтобы я тебя соблазнил! Предложил деньги. Много денег… Я отказался. Но потом… Увидел тебя и передумал.
В груди у Софьи что-то оборвалось.
– Он… заплатил тебе? – выдавила она. – Заплатил, чтобы… Ха-ха! Ха-ха-ха…
Ее хохот перешел в рыдание. Сказочный сверкающий мир, полный любви и вдохновения, в который она окунулась, дал трещину, раскололся, взорвался. Задыхаясь, она подняла руки к горлу, рванула колье с такой силой, что застежка открылась, бросила украшение ему в лицо…
– Считай, ты заработал гораздо больше, чем было обещано! Эта побрякушка стоит кучу бабок! Какие же вы… – у нее не хватило воздуха. – Какой же он негодяй! А ты… еще хуже… Ублюдки! Два подлых ублюдка!

Сцены безудержной страсти пронеслись в ее сознании, раздувая пожар гнева и ненависти, приправленных стыдом за собственное заблуждение. Слезы застилали ей глаза, бешенство затопило разум.
– Омерзительно… гадко…
Молодой человек протянул ей колье.
– Возьми обратно. Разве оно тебе не понравилось?
– У меня есть другое… почти такое же! Разве не ты… О, боже! Я схожу с ума… Конечно же, не ты…
Его красиво очерченные чувственные губы дрогнули, глаза загорелись.
– У тебя есть… похожее колье? – исступленно спросил он.
Наверное, такие глаза и такой голос бывают у религиозных фанатиков. Софья подумала об этом позже, ночью, лежа на горячей подушке и время от времени проваливаясь в полузабытье.

А тогда, под старыми березами, в горьком любовном неистовстве она выбрасывала каждое слово, как оскорбленный бросает в лицо обидчику перчатку, вызывая его на дуэль. В сущности, так и было. Любовная драма нередко оканчивается смертельным поединком…
– Такое же! – с мстительным сладострастием заявила женщина. – Даже лучше! А ты…
Она не договорила. Слова уже ничего не значили, ничего не могли изменить.
Он размахнулся… и украшение, блеснув на солнце алмазными искрами, полетело в реку…
Софье пришлось выслушать исповедь молодого человека – длинную и бесполезную. Как послесловие, когда в финале уже все сказано.

* * *

Господин Спиридов приехал в дачный поселок по своим делам. На Садовой улице, у дома знаменитой актрисы Зарудной он заметил милицейскую машину. Не случилось ли чего? Как добропорядочный гражданин, Спиридов остановился.
– В чем дело? – спросил он у оперативника. – С хозяевами все в порядке?
– А вы кто?
– Друг семьи, – не моргнув глазом, заявил Спиридов. – Может быть… э-э… нужна моя помощь?
Уже в прошлый визит он несколько встревожился. Странные стечения обстоятельств всегда настораживали господина Спиридова – его русские родители привили ему мистическое отношение к жизни, к судьбе.
– …попытка ограбления, – донеслись до него слова милиционера. – Со смертельным исходом.
– Кто убит?
– Хозяин дома и…



Спиридов, не дослушав, поспешил к резному деревянному крыльцу. Двери были не заперты. В холле его встретила заплаканная Зина, запах сердечных капель, чужие голоса и привкус беды. Актриса, без чувств, лежала на диване в гостиной… Той самой, где они недавно обедали, пили коньяк и оживленно беседовали.
– Софья Петровна мужа из города вызвали… Потому что… боялись очень, – всхлипывая, бормотала Зина. – Они приехали… и в эту же ночь…. Господи! Горе-то… горе какое!
– А чего она боялась? – спросил Спиридов.
– Грабителей... Вокруг дома, как стемнеет, ходил кто-то… Приглядывался… примерялся. Вынюхал, что хозяин только на выходные приезжает, вот и… – домработница залилась слезами, вытирая лицо краем фартука. – Молодой, а такой бандит!
– Как же он в дом пробрался?
– Наверное, еще вечером через окно в кухню залез, шмыгнул в чулан, да и заперся там. А я, дурья башка, решила, что ключи потерялись. Они всегда в замке торчали, снаружи. Софья Петровна слегли с мигренью, уснули. Господин Донатов приехали… Я закрутилась с ужином и забыла про чулан-то сказать. Сначала беспокоить не хотела… Пусть, думаю, отдохнет человек. Только через порог переступил, а тут я с ключами! Потом с чуланом разберемся, не к спеху это. Я виновата-а-а... – взвыла она.

Картина ночного происшествия прояснилась для Спиридова. По-видимому, грабитель, сидя в чулане, дождался ночи. Все уснули, он выбрался из своего убежища, уверенный, что в доме две беззащитные женщины, отправился на поиски денег и драгоценностей. Такая дама, как госпожа Зарудная, по его мнению, имела их много и часть привезла с собой на дачу. Господин Донатов застал злодея на месте преступления - и тот его убил.
Однако бандит оказался дерзким. Вдруг бы хозяева не стали мешкать и открыли чулан подручными средствами? Преступнику повезло.
Труп Донатова лежал в угловой комнате лицом вверх – висок был разбит, под головой натекла лужица крови. Грабитель ударил мужа актрисы прихваченной в чулане кочергой. Перед этим той же кочергой он взломал старинный деревянный шкаф, где хранились документы и ценности, – украшения, деньги, серебряная посуда. Правда, унести добычу не удалось. Грабитель лежал тут же, около шкафа, с дыркой в груди…
Спиридова затошнило, но он стойко выдержал и это испытание. Он узнал злодея.

– Это… Андрей Бекетов, – преодолевая рвотный позыв, заявил владелец ювелирных салонов. – Он жил по соседству. Занимался… э-э… изготовлением украшений по заказу нашей фирмы. Не представляю, что он здесь делал. Видите ли, Бекетов… э-э… не совсем здоров, – от волнения Спиридов говорил с запинками и сильным акцентом. – У него… душевное расстройство. Зимой он живет… э-э… жил в райцентре, а в апреле вдруг решил перебраться сюда, на свою дачу. Вернее, дача принадлежит его матери. Заявил, что нуждается в свежем воздухе. Мы не возражали, обещали… э-э… оборудовать в доме рабочее место.
– Что значит «душевное расстройство»? – уточнил следователь.
– Он был… болезненно замкнут… Прятался от людей, весь уходил в работу. Живя на даче, он запирался внутри… Не хотел, чтобы соседи его видели. Иногда у него наступали… э-э… периоды просветления: Андрей нормально общался, как любой молодой человек. – Господин Спиридов развел руками. – Какая жалость! Он был… поразительно талантливым мастером. Боже мой! Что ему… э-э… взбрело в голову? Зачем он залез в этот дом? Припадков агрессии за ним не замечалось.

«Друг семьи» умолчал, что приехал в поселок вовсе не к Донатову и Зарудной, а к Бекетову – проведать, посмотреть эскизы будущей коллекции. Когда президент фонда «Геликон» пригласил Спиридова за город, того неприятно удивило, что дом, где проживал ювелир, оказался в том же поселке, на той же улице. Не хватало, чтобы тайное стало явным.
– У одиннадцатого дома на Садовой – дурная слава, – вмешался в разговор участковый. – Хозяин умер молодым при невыясненных обстоятельствах. Якобы собирался косить траву и нанес себе глубокую рану, в кровь попала инфекция, спасти не удалось. Ходили слухи, что Бекетов пытался покончить с собой… Его застал за этим сын… В общем, темная история. Мальчик впал в шоковое состояние, перестал говорить. Он и раньше отличался странным характером, а после смерти отца вовсе сбрендил. Мать его долго по докторам возила, но так до конца и не вылечила. Она пробовала продать дачу – без толку.
– Донатов и Бекетов были знакомы? – спросил следователь.
– Насколько мне известно, нет, – пробормотал Спиридов. – Хотя… они ведь жили на одной улице. Могли случайно столкнуться, познакомиться. Бекетов умел… э-э… произвести впечатление. Он выглядел весьма доброжелательным, интеллигентным. Его внешность бросалась в глаза необыкновенной красотой. Я бы сказал, физически он был… э-э… само совершенство. Вы сами можете убедиться.

– Сюда много лет подряд приезжала только вдова, – добавил участковый. – Я не знал, что Андрей поселился на даче один. Он, конечно, не обязан мне докладывать, – милиционер с досадой потер затылок. – Актриса и ее муж, видимо, чего-то опасались, раз держали в спальне заряженное ружье. Она говорит, по ночам кто-то шастал вокруг дома. Возможно, это был Бекетов.
– Софья Петровна заявила, что они купили дом пять лет назад. Значит, она не могла знать той истории про Бекетовых, – возразил следователь.
– Она и не знала. Это мои предположения. Болезнь Бекетова, вероятно, прогрессировала, и вот результат. Он пошел на ограбление.
– Как вы доверяли такому человеку золото и камни? – повернулся следователь к Спиридову. – Что-нибудь пропадало?
Тот промокнул платком лоб. Ему стало совсем худо.
– Нет, никогда. А что Андрей хотел украсть?
– Золотое колье с бриллиантами и другими камнями, – объяснил следователь. – Он держал его в руках, когда Софья Петровна выстрелила.
Спиридов почувствовал жар в голове – кажется, давление подскочило.



– Так это она… стреляла?
– А что ей оставалось делать? Она проснулась от шума, вызванного падением тела, схватила ружье и выбежала в коридор. Из комнаты, куда проник грабитель, падал свет. Его, скорее всего, зажег господин Донатов. Бедная женщина кинулась туда и застала жуткую картину: преступник размозжил череп ее мужу, готов был броситься на нее. В панике, она нажала на курок…
«Скандала не миновать, – в ужасе подумал Спиридов. – Сейчас придется давать показания. Наверняка это то самое украшение, которое изготовил Бекетов и которое Зарудная получила в подарок за участие в презентации».
– Где… колье? – едва ворочая онемевшим языком, спросил он.
– У эксперта. Кстати, вы можете оказать нам услугу как знаток ювелирных изделий. Сделайте одолжение, проконсультируйте.
Спиридов, стараясь скрыть замешательство, повиновался.

Это было почти такое же колье, как сделал Бекетов для коллекции. Именно его выбрала Софья Зарудная для показа и потом получила в подарок. Вернее… искусную копию, отличающуюся множеством мелких деталей и признаков. Словно мастер делал работу по памяти и допустил некоторые погрешности. Тот же замысел – прелестная женщина с телом из опала, перламутра, аметистов и лунных камней, с запрокинутой золотоволосой головой, с венком из золотых листьев с мелкими изумрудами и цветов-рубинов, отшлифованных без граней, в виде кабошонов. На лепестках – капельки бриллиантовой росы. Голова женщины в пышном сверкающем убранстве представляет собой центр колье, его массивную часть, остальное – извивы, прихотливые завитки, тончайший ажур из золота. Только Лалик делал такие украшения. Только у Бекетова подобная же манера и подобный полет фантазии, умение соединить разные по фактуре материалы в одно неповторимое целое.



– Это… Рене Лалик, – невнятно произнес господин Спиридов, чувствуя, как ручеек пота струится по его спине. – Колье сделано… э-э… приблизительно лет сто назад. В частных руках находится немалое количество изделий этого известного французского ювелира. Оно, скорее всего, называется «Вакханка». Вы можете послать запрос…
«Если Бекетов сделал копию украшения, то и название угадал, – подумал он. – Что за дьявольщина? Где же, в таком случае, наше колье?»
– Я же говорил. Вещица баснословной цены! – обрадовался эксперт.
У Спиридова голова пошла кругом. Он без сил опустился на стул…

* * *

Софья Зарудная сорок дней не выходила из московской квартиры – оплакивала смерть любимого супруга. Зина боялась оставить ее даже на минуту - как бы хозяйка не вздумала лишить себя жизни.
Великой актрисе всегда удавалось гениально сыграть трагедию. Она лежала в своей затемненной спальне, блуждая по отсекам памяти. Скоро они закроются – наглухо, навсегда, – и она уже не сможет рыдать и наслаждаться. Королева раскрыла заговор против себя и сурово наказала участников. Все ее обидчики мертвы.

Донатов… Что он себе позволил? Нанимать молодого безумца, чтобы тот притворными ласками пробудил к жизни ее талант? Душа женщины, полная мрака и страсти, таит опасность – как пещера с сокровищами, которую охраняют тысячи змей.
– Прежде чем потянуться за ними… подумай о смерти! – шептала Софья.



Фавн… Он оказался не лесным духом, а обыкновенным беспринципным авантюристом, рискнувшим сыграть любовника увядающей дамы. Он получил по заслугам. О, какие у него были глаза за миг до выстрела из ружья! В них не было ни искры фальши – только подлинный страх. Эти его глаза… Она чуть не приняла их за другие. Не будь этого рокового сходства, заговор потерпел бы неудачу в самом начале.

Она вспомнила свою первую запретную любовь к молодому красавцу Бекетову - нежному безумцу, женатому на скромной невзрачной женщине.
– Первый мужчина, сумевший разжечь мой огонь. Я сама бросила его, – твердила Софья. – Сама бросила! Вырвала из сердца. Жаль, что не навсегда. Я не знала, что он умер. Бедный мальчик! Подарил мне на прощанье колье своей жены… Хотел загладить вину. Разве есть золото, которым можно откупиться от любви?
Она все забыла. Но никогда не расставалась с драгоценным украшением. И никогда его не надевала. Оно напоминало ей некий сверкающий мир, откуда приходят любовь и вдохновение.
– Зачем я его хранила… для чего? – спрашивала себя Софья. – Неужели для мести?
Тайники памяти неисповедимы.
Оказывается, у Бекетова был сын. Мальчик, наблюдавший за любовниками из густой травы в конце сада… Она иногда ощущала чей-то вожделенный взгляд, и это ее возбуждало. Теперь он ответил за грехи отца…



– По божьему закону, – шептала Софья. – Не я судила его. Бог! Я знала, что мальчик придет за женщиной из опала и золота, за «Вакханкой». Неспроста он сделал ее копию – сам же признался. Я была уверена… И вызвала на дачу Донатова. Муж и любовник должны встретиться в финале драмы.
Жизнь – это пьеса, написанная рукой провидения. В ней ничто не случайно.
«Мне предложили роль, – подумала Софья. – Я согласилась сыграть. Есть ли в этом моя вина?..»