Гренки с чесноком

- Не осторожничай, зажаривай до корочки! Вот так, с обеих сторон. Чеснок почистила? Умничка! Сейчас натрём наши гренки и отправим в целлофановый пакет, чтоб чесночным духом пропитались да пропарились. Давай пока чаю выпьем, поди умаялась, помощница…

Соседская тоненькая девочка-подросток азартно плюхает синий эмалированный чайник на конфорку и мечет пару чашек на стол. Ах же ты, головушка золотая, хозяюшка шустрая, всему рада учиться, готова помогать во все руки за ласковое слово. Жаль только, мамке твоей дела никакого нет до дочурки… Я привычно мимоходом прижимаю к себе Настёну, ощущаю её птичью худобу, острые рёбрышки под платьицем. И так же привычно отгоняю мысль: «А что, если девчонку к себе забрать? Наши трое как грибы-боровички, крепкие да румяные, неужто ещё одну не прокормим». Когда ночью, уронив пару жалостливых слезинок в подушку, спросила мужа, тот по-отцовски рассудительно ответил: «А что её забирать? И так, считай, наша. Ты, Наталья, не рассуждай, просто делай. Хочешь ей обновку купить или подарок сделать, денег не жалей, заработаю. Пригрей по-матерински, а то ничего хорошего девка в жизни не видела…»


Из другого мира

Было, было в Настёниной жизни хорошее, но давно, как в выцветшей картинке. Они переехали в наш дом шумно, эффектно. Статусно-пузатый папа, холёная мама и девочка-трёхлеточка во всём заграничном. Пока дюжие грузчики таскали хозяйское добро, мама не спускала глаз с работяг. Зорко следила, чтобы не поцарапали пианино, чуть не зашлась сердцем, когда неловко взяли импортный, диковинный в ту пору холодильник. Ни на минуту не прекратила надзора, разве что тень перешла, шляпу в горохах нацепила и веером обмахивалась. Статусный папа призывал: «Лялечка, да брось ты, пора Настеньку кормить и спать укладывать», но Лялечка даже голову не повернула… Муж мой, по наивности предложивший пару рабочих рук в помощь, получил ответ презрительным взглядом. Тихонько шепнул мне: «Ну и мадама к нам приехала, чистая управдомша. Эта жару даст».

Прав оказался. Лялечка, в миру оказавшаяся Лидией Семёновной, казалась вездесущей. В детской песочнице она зычно покрикивала на чужую ребятню, чтобы не обсыпали песком её драгоценное чадо. А чадо и радо бы вступить в обычную ребячью возню, да грозная матушка не велит. В общем, со всего дома пострелята озорно куличики лепят, а Настёна под присмотром грозной мамаши по периметру песочницы шагает… Правда, однажды мама отвлеклась на модный журнал, и Настёна прорвалась к «своим». Вывалила перед очумевшей ребятнёй карманное богатство своего вельветового комбинезончика: тут вам и брелок с тётенькой в купальнике, и крошечный карандашик на цепочке, невиданный пупсик в золотых башмачках. Ребятня, секунду помыслив, налетела с гулом: когда ещё такой аттракцион случится? Минут десять это было общее счастье, взаимная дружба на века и обещание «дать поиграть пупсика на денёчек»… А потом Лилия Семёновна вынырнула из недр журнала, оценила «безобразие», выдернула из кучи детворы свою наследницу и с рёвом увела домой. По пути звучали слова «голытьба», «они тебе не ровня», «что перед босяками-то цирк устроила?» Другие мамаши после инцидента всласть перемыли косточки «Лялечке» и пожалели её бедную малютку, которой теперь «одной куковать».

«Папа может всё, что угодно»

В положенный срок наши сорванцы отправились в местную школу, а Настёну папа определил в престижную языковую гимназию. Каждое утро крошечная девочка запархивала в нутро блестящей чёрной машины, а к обеду тем же способом возвращалась. Чем занималась Лилия Семёновна, одному Богу известно: в ближайших продуктовых магазинчиках её не видели, в парикмахерских «для простых граждан» дама тоже не обслуживалась.

Бог ведает, что творилось в том хрустальном мирке за массивной дверью, обитой вишнёвой кожей и золотистыми заклёпками.

Мои тройнятки исправно приносили из школы похвалы и средненькие отметки, росли себе, как все. Муж по утрам любовно поглаживал крепенькие мальчишеские затылки, пока белобрысые головёшки, уткнувшись, лопали кашу. Потом один из сынишек канючил:

- Мам, а к обеду чесночные гренки сделаешь?

- Сделаю, солнце. И когда они вам поперёк горла будут? Каждый день два батона жарю и чесноком натираю…

- Ма-ам, ну сделай!

А потом пузато-пафосный Настин папа выкинул фортель, который со многими случается, когда кресло под тобой надёжное и портфель серьёзный. Настин папа вдруг решил, что Лилия Семёновна глупа, не образована, работать не приучена, истерична, сидит на его шее. В общем-то, грустные обстоятельства не вчера открылись, тут причина серьёзнее нарисовалась: Настин папа задумал побег из семьи. Естественно, к другой «Лялечке», которая давным-давно имелась на горизонте. Однако, как «трепетный отец» и «честный человек» должен был уйти красиво: во всём обвинить Лилию Семёновну, сказать о своём разбитом отцовском сердце, оставить квартиру и имущество и пообещать не бросать дочь…

Мои ребятишки возвращались поздно, благо, летом можно гулять дотемна. А на лавочке сидела Настёна, совсем одна.

- Настя, привет. Ты чего здесь? Поздно ведь…

- А у нас беда. Мама с папой больше не живут, папа ушёл. Мама плачет уже несколько часов подряд и никого не хочет видеть…

- Ну, к нам пойдём! Если что, тётя Лиля за тобой придёт. У нас знаешь, что есть? Чесночные гренки! Вку-у-усные!

…В тот вечер Настёна впервые попробовала простой чёрный хлеб, обжаренный до корочки и натёртый чесночной долькой. Лилия Семёновна в тот день за ней не пришла. Она вообще ещё долго ни о чём не могла думать, кроме своей потери.

Настёнин папа, как честный человек, полгода возил свою кровиночку в престижную гимназию, а потом перевёл в ближайшую к дому обычную школу.


Материнские страдания

Так и прописалась Настёна в нашей жизни. Прежний лоск, все эти знакомства с ребятами из гимназии, привычка к сытому изысканному столу, импортным одёжкам – мигом слетело с неё это, она и рада была стать своею среди простых. С ребятами моими не ссорилась, куда там, они за неё горой. А та в благодарность за человеческое тепло знай чесночные гренки жарит им и братиками зовёт…

Конечно, заходилось за неё у меня сердце. При живой-то матери ребёнок на чужом дворе обретается. Собралась с духом и пошла к Лилии Семёновне.

…Та открыла, в квартиру пустила, но присесть не предложила. Стала грозной статуей, руки на груди сложила:

- Стыдить меня пришла? А мне теперь всё едино, не до стыда. Об одном только думаю: как этого поганца наказать, да крале его козни устроить…

- Лилия, это ты сама решай, что с бывшим делать и новой его женой. Но ведь ещё Настёна есть, ты ей сейчас очень нужна…

Лилия помрачнела. Рукой указала на диван, мол, присядь. Я покорно опустилась.

- Права ты, Наталья. Есть девочка. Знача бы ты, как я её хотела, как баловала, как ждала, что родится. Он ведь знаешь, как любил меня когда-то? Что ты, на руках носил! «Лиличка-лялечка», все пальчики на ногах обцеловывал, говорил, махонькие, будто ягодки лесные… Просил девочку, чтоб на меня была похожа. Чтобы Настенька, как в сказке была… Года через три я ему эту «сказку» и подарила. Настенька, девочка, на него похожа… Только не долго у нас эта сказка продлилась. А как дальше – ума не приложу. Им ведь жила, за ним и только ради него. А на Настю смотрю сейчас – и злобой исхожу вся… Вся она – напоминание о прошлой жизни.

Долго молчала Лилия, потом проводила меня до двери:

- Не держи зла, Наталья. Разберёмся как-нибудь, напечём ещё с ней пирожков «со счастьем», дай только в себя я приду. А девочку пока при себе придержи, отблагодарю.


Фирменный рецепт счастья

Они так и не смогли испечь «общего пирога». Настёна покорно помогала матери по дому, прилежно училась, а едва минутка досуга – сбегала ко мне. И жарила, жарила с каким-то упоением эти гренки, давала им пропитаться чесночным духом, поливала маслом, раскидывала по тарелкам парням, которые давно уж выросли в лобастых дядек.

А потом тихой шустрой мышкой вышла замуж. Не по великой любви: мы вообще не поняли, откуда этот очкастый ботаник взялся. А знаете, как это бывает: чтобы не встречаться с обстоятельствами, которые нас мучают и пугают, мы сознательно соглашаемся на меньшее зло. Чтобы не становиться им для матери взаимным кошмарным, она тихо сбежала замуж. В какой-то Богом забытый городок… Я напрасно ждала писем.

…Лилия угасла тихо. То вдруг налилась какой-то яростной, неистовой красотой, соседи даже решили, что снова наша «мадама» под венец отправится. А буквально через месяц тихо сошла на нет. Усохла, будто обветшала. Я была с ней в минуту последнего вздоха. Сжав мою ладонь, она просипела: «Об одном жалею: так и не достала этого поганца. А теперь из меня и дух вон… Тот самый, невыносимый, чесночный».

…Настёна позвонила в дверь, когда куранты уже отбили двенадцатый удар.

- Мам Наташ, это я! Приехала, вернулась! Давай скорее желание загадывать, бумажечку жечь и пепел в бокал с шампанским бросать… Ой, а стол у тебя какой богатый! И чесночные гренки, мои любимые, тоже есть!

Потом вдруг притихла, осиротевшая, остывшая с первого восторга, и спросила:

- Мама ведь – всё?

Я ответила одними глазами. Она оловянно застыла, не зная на самом деле, что чувствует. Спросила: - А обо мне спрашивала?

Я глотнула бокал с шампанским, в котором пузырилось пепельное желание, и без сомнений ответила:

- Говорила, что очень скучает без твоих чесночных гренок.