Первая петербургская тайна

Одну из самых жутких российских легенд — «Петербург построен на костях» – автор этих строк впервые услышал от мастера по дереву. Тот обладал колоритной растительностью на лице, напоминая раскольника, отвергшего пресловутое петровское брадобритие. Свою нелюбовь к великолепию Северной Пальмиры собеседник объяснял примерно так: «Вот барабан – он красивый, но если кожу на него с человека содрали, к этой красоте по-иному отнесешься». Однако вправду ли северная столица была беспощадна к своим строителям?

Кто перемывает кости

О десятках тысяч жертв, русских мужиков и шведских пленных солдат, принесенных ради «окна в Европу», упоминают и устойчивое устное предание, и ряд авторитетных историков. Например, Сергей Соловьев говорит о гибели «большого числа строителей», а Василий Ключевский – о потерях, превосходящих любое «побоище» той поры. А Михаил Покровский, по объективности, впрочем, не сопоставимый с предыдущими двумя, и вовсе довел мартиролог до ста тысяч человек. Однако сохранились многочисленные документы, позволяющие утверждать, что «слухи о смерти» такого огромного количества работников «несколько преувеличены» (говоря словами известного афоризма).

И не зря небезызвестный шут Балакирев на вопрос своего царственного повелителя о народном отношении к Петербургу ответил: «С одной стороны море, с другой горе, с третьей мох, а с четвертой – ох!», за что получил побои знаменитой Петровой дубинкой.

Все же закладка первых кварталов Питера унесла не столь большое количество жизней, как это часто представляют. Вот «доношение», которому ровно три столетия. Сводка на 6 июня 1712-го (года, когда Петербург получил столичный статус) гласит, что из очередной партии в 2210 ремесленников, посланных в новые «районы-кварталы», сбежали разными путями 365 человек, 46 были признаны «дряхлыми за старостью», и 61 человек умер. Или заглянем в «Ведомость о першпективной дороге», запечатлевшей статистику 1716 года: из 3262 человек умерли 27. Конечно, в наши дни любой инспектор по охране труда вмиг закрыл бы такую стройку и завел уголовное дело на заказчиков, подрядчиков и других ответственных лиц. Но, повторимся, речь идет о событиях трехвековой давности. Тогда и расценки в нашей стране были непривычными на нынешний взгляд: как вам средняя месячная зарплата в 1 (один) рубль? А перво-наперво было вдвое меньше – 50 копеек, плюс «хлебное жалованье» на оставшуюся сумму.

Уровень медицины, увы, был не на высоте, сам государь в 1725-м отошел в мир иной в отнюдь не безвыходной ситуации – при приступе мочекаменной болезни. А уж для простолюдинов такие распространенные недуги, как дизентерия и цинга, были приговором. Вот свидетельство французского путешественника О. де ла Мотрэ: при строительстве дома одного английского купца на углу нынешнего Невского проспекта и набережной Фонтанки «было найдено множество черепов несчастных, что погибли при рытье этого протока». Таково первое достоверное подтверждение существования «города на костях». А вот другое: аптекарь Леевкенс изобрел для борьбы с дизентерией напиток из сосновых шишек и продавал по 4 рубля 32 копейки ведро, сбыв вскоре 231 с половиной ведра.

Но, как говорили древние римляне с их римским правом, «аудитур эт альтера парс», – да будет выслушана и противоположная сторона. Известный советский археолог Александр Грач организовал в 50-е годы большие раскопки в различных частях Ленинграда. И что же? Скелеты попадались, немало, а особенно в местах, где при Петре I были выгребные ямы. Но это были кости… животных, нечто вроде скотомогильников – неплохая мера для предупреждения эпидемий и эпизоотий (хворей, поражающих братьев наших меньших). Так, в 1709-м из Лифляндии пришла чума, но Петербург устоял благодаря заставам и другим карантинным мероприятиям, правда, попутно возникли перебои с продовольствием. Известно и о гибели нескольких сотен человек, строивших город Ораниенбаум. Так, на 9 мая из 1267 работных людей 272 заболели, 38 умерли. Зловещую роль сыграли аппетиты всесильного государева любимца Александра Меншикова, не любившего давать отчет в своих тратах даже Петру, не говоря уже о бесправных тогда «гастарбайтерах».

Мастер и Евдокия

Вот еще немного красноречивой «цифири». Согласно указу Петра I от 8 мая 1704 года, в завоеванные недавно «Шлюшине» (Шлиссельбурге) и «Питербурхе» нужно было направить 40 тысяч работных людей на три перемены по два месяца по 13 тысяч 333 человека в каждой партии. Смены длилась два месяца: первая – с 25 марта по 25 мая, вторая – до 25 июля, третья – до 25 сентября. Насчет первой смены вскоре обнаружилось, что в ней «ныне немалая… есть нужда». К сожалению, «из ыных (иных. – Авт.) городов пишут, что… в работники имать неково». Начало рабочего дня отсчитывалось так: «как после полуночи 4 часа ударит или как из пушки выстрелят и до 8 часов...» Затем — перерыв на полчаса, новый отрезок до 11 дня, очередная пауза до 13, далее опять «иттить им на работу, взяв с собою хлеба»… Словом, в целом выходило 15-16 часов, не считая трех на отдых. Позднее, в 1708-м, рабочий день на верфи и других адмиралтейских объектах выглядел так: с пятого часу утра до 11, затем обеденный перерыв, длившийся летом 3 часа, весной и осенью – 2, а зимой – 1 час, до вечернего пушечного сигнала.

В 1711-м Петербургу требовалось 2180 мастеровых, особенно каменщиков, кирпичников, каменоломщиков, гончаров и черепичников. Заболели и, вероятно, вскоре умерли менее 3 процентов из них. Таможню должен был возводить коллектив из 136 человек, включая 45 плотников; из них по дороге один заболел, а трое «на мосте потонуло». А вот расклад по присланным в том же году «на вечное житье»: из Московской губернии – 1417 человек, Петербургской – 1034, Киевской – 199, Смоленской – 298, Казанской – 667, Архангелогородской – 555, Азовской – 251, и Сибирской – 299 человек. В дороге из них скончались менее четверти процента.

Каков же вывод? Сооружение Петербурга на костях его первых строителей – явный миф.

А теперь обратимся к другой, не менее распространенной легенде. Сначала предыстория. Известным знатоком старины XIX века Михаилом Пыляевым оставлена такая заметка о былом: «В 1720 г. в Санкт-Петербург явился пророк, который предсказывал, что 23 сентября… с моря нахлынет вода на город, выше всех былых вод. Она изведет весь народ и затопит город, за отступление их от православия, т.е. за новые гражданские порядки. На Петербургском острове у Троицкой пристани, недалеко от крепости, стояло старое дерево, ольха или сосна; чухны, жившие здесь еще до построения города, к этому дереву относили следующий суеверный рассказ. Будто бы в 1701 году, в ночь на Рождество Христово, они увидели свет наподобие пожара, а это на дереве, на всех сучьях его, горели восковые свечи. Тогда, надев на жердь топор, чухны собрались рубить у дерева сук с горящими свечами, думая, что свечи спадут или самую ветвь со свечами они отсекут. Но как только они несколько раз ударили по дереву, свет угас, от ударов же топора образовалась на суку впадина пальца на два, сук с пометкой был от земли на две сажени.

Пророк уверял, что вода 23 сентября покроет город на сук с зарубкой. Рассказы эти поддерживали и чухны. Население Петербурга впало в уныние. Многие стали переселяться на возвышенные места. Чтобы уничтожить суеверие, Петр приказал срубить дерево, и солдаты Преображенского полка срубили его. Наводнение в 1720 г. действительно было, только не в тот день, на который указывал пророк».

Гораздо больше, чем слова безымянного «пророка», известно жуткое «Петербургу быть пусту», – такие слова будто бы изрекла бывшая царица Евдокия Лопухина перед тем, как экс-супруг, то есть Петр I, насильно отправил ее в монастырь. О «предсказании» известно, например, из показаний сына неудавшейся государыни, царевича Алексея, данных им под следствием в 1718 году, незадолго до своей загадочной кончины.

Дальнейшая участь женщины плачевна: «Она была заключена в четырех стенах Шлиссельбургской крепости, после того как ей пришлось пережить осуждение и гибель в тюрьме ее единственного сына Алексея Петровича, смерть своего брата Абрама Лопухина, которому отрубили голову на большой московской площади, а также смерть своего любовника Глебова, который был посажен на кол на той же площади по обвинению в измене… Она пробыла в этой тюрьме с 1719 до мая 1727 года. И единственным ее обществом и единственной помощницей была старая карлица, которую посадили в тюрьму вместе с ней, чтобы она готовила пищу и стирала белье. Это была слишком слабая помощь и часто бесполезная. Иногда она была даже в тягость, так как несколько раз царица была вынуждена, в свою очередь, сама ухаживать за карлицей, когда недуги этого несчастного создания не позволяли ей ничего делать», – отмечал Франц (он же Никита) Вильбуа, французский пират, «перековавшийся» в русского вице-адмирала.

Правда, скончалась Лопухина уже не в заточении, а в довольно комфортных условиях, и Петербург больше не обрекала на «пустоту», перед смертью оставив другое изречение: «Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного».

Что же до столицы, то она едва не опустела еще при жизни Евдокии: ее внук, венчавшись на российский престол в Кремле под именем Петра II, перевез в Москву и весь двор. Там же его коротенькая жизнь оборвалась из-за оспы, упокоился подросток опять же в Кремле, в Архангельском соборе (в отличие от своего деда и всех последующих Романовых). А его преемница Анна Иоанновна вновь обжила северную столицу. С тех пор еще не однажды случались и наводнения, и эпидемии, и поэт-сатирик Саша Черный восклицал: «Петр Великий, Петр Великий! Для чего на север дикий понесло тебя на грех?», но о проклятии царицы уже мало кто вспоминал.

Но в начале 30-х годов прошлого столетия прозвучало еще одно пророчество в адрес северной столицы, к несчастью, оказавшееся самым достоверным. Михаил Булгаков представил первым читателям, – начальству советских Военно-воздушных сил, – новую пьесу «Адам и Ева», где шла речь о будущей войне между СССР и буржуазным миром. Вердикт был для опального автора привычным – к постановке пьесу не разрешить. А вот причина запрета оказалась необычной: «По ходу действия погибает Ленинград». Увы, миновал десяток лет, и многомиллионный мегаполис впервые за свою историю оказался на грани гибели. Началась Великая Отечественная война, а с ней – блокада, унесшая, по последним данным, до 1,5 миллиона человек…

В наши же дни недоброй памяти предсказание Лопухиной время от времени вновь бывает в употреблении. Но теперь, скорее, не из-за страха перед некими катаклизмами, а в связи с варварством незадачливых архитекторов, периодически уродующих исторический центр города.