Борис Бабочкин: Чапаев и… пустота

Столько слез, как над тонущим Чапаем, вряд ли пролито даже над героем ДиКаприо из «Титаника» (и даже когда тот стал трехмерным). И не только барышни переживали, а все – от пацанов-сорванцов до закаленных войнами мужиков.

Казалось бы, актер после такого достижения мог честно почивать на лаврах, разъезжая по стране живым приложением к бессмертной картине, вспоминая занятные случаи со съемок да напевая «Черного ворона». Так нет же – Борис Андреевич жаждал самых разных ролей, чувствуя такую же мощь, как и Василь Иваныч в эпизоде, где он признает, что не прочь командовать армией, фронтом, всеми вооруженными силами Республики.

Но народного любимца опутывала холодной темнотой и сковывала движения не река Урал, – то была Лета. В реку забвения теснили великого артиста враги пострашнее колчаковцев, явно опасаясь, чтобы не вызвал он к жизни нового бескомпромиссного героя, которому поверили бы миллионы. Зачем же, мол, табуретки (устои) ломать? И мало кто знал из бесчисленной публики, восторгавшейся «Чапаевым»: исполнитель легендарной роли до последнего удара сердца, – а смерть он встретил по-чапаевски, за рулем, в дороге – сражался за свои идеалы…

Брат-2

Обычно когда о ком-либо говорят «Актер Актерыч» – то с иронией. Хотя можно это же определение считать и самым желанным комплиментом для того или иного исполнителя. Для Бориса Бабочкина, казалось, не было преград в даре перевоплощения. Даже в высшей степени беспощадный что к себе, что к другим Олег Даль, как завороженный, глядел на руки мастера: только что были холеными профессорскими для «Скучной истории» - и на глазах становились мозолистыми крестьянскими для «Плотницких рассказов». В галерее мэтра есть не только обожаемый красный полководец, но и редкостно антипатичный «беляк» в ленте об обороне Царицына, и отталкивающий «буржуй» в «Бегстве мистера Мак-Кинли». На лицо Бориса Андреевича, которое для милицейского протокола попало бы под шаблон «без особых примет», легко ложился любой грим: он мог в один сезон побывать Чацким и Самозванцем, в другой – Хлестаковым и Лениным. Но из каких истоков этот дар? Тем более что, по собственному наблюдению артиста, «способности к лицедейству – наиболее редко встречающиеся способности», не больше пяти процентов?!

Правда, даже родиться (а произошло это 18 января 1904 года) ему было суждено в одном из крупнейших театральных городов на карте России – в Саратове. Его мать и тетушки были сельскими учительницами, они с самого нежного возраста приобщали Бориса и его старшего брата Виталия к большой литературе (Пушкину, Некрасову) и выразительному чтению. Свою роль сыграла даже отцова служба: в четыре года мальчики декламировали стихи на Рождество по железнодорожным станциям. На всю жизнь запомнилось «чувство счастья, когда твоему искусству, твоей теме... подчиняются люди чужие, посторонние, взрослые и маленькие... - мое высшее счастье».

Увы, вскоре братьям пришлось освоить и такие «подмостки», как палаты госпиталей: началась Первая мировая. Между тем, Виталий уже решил, что свяжет судьбу с театром. Так и вышло, и с 1921 года фамилия Бабочкина сразу же стала известна в Саратове. Увы, в году следующем она исчезла с афиш: молодой талант умер от тифа…

И вот младший брат, позаимствовав у приятеля приличную одежду в виде пиджака, пришел в ту же студию, где блистал Виталий. К слову, несмотря на «зеленый» возраст, Борис уже был ветераном Гражданской войны, где в 15 лет служил в политотделе 4-й армии Восточного фронта. Там же воевала и 25-я дивизия… «То, что я не встречал живого Чапаева, мне кажется чистой случайностью. А может, и встречал, только не знал, кто это. И если не знал Чапаева, то скольких таких же или очень похожих на него командиров я знал! Пел те же песни, знал тот простой и колоритный язык, на котором тогда говорили, умел носить папаху так, чтоб она неизвестно на чем держалась», – писал впоследствии бывший красноармеец. И удивлялся, отчего это теперь актера в 25 лет, да и позднее еще причисляют к «подающей надежды молодежи» вместо того, чтобы уже требовать сполна…

В Москву, в Москву… В Керчь и Вологду

С тайнами ремесла Бабочкин начал знакомиться в драматической студии Александра Канина – пожалуй, самого выдающегося из режиссеров российской провинции. Тот предложил два варианта будущего: «Или ты будешь одним из лучших актеров страны, или умрешь на берегу Волги под лодкой». Юношу так манила во многом мифическая для Саратова система Станиславского, что он не побоялся отправиться в объятую голодом Москву. При нем – лишь гимнастерка, ношеные солдатские сапоги, мешок муки (его отберет патруль, как в тех культовых кадрах, где «красные придут – грабють…») и честно заслуженное рекомендательное письмо к самому Немировичу-Данченко (которое обладатель позднее постесняется достать из кармана, точнее, сделает это лишь на пике славы).

Первым встречным в столице оказался Всеволод Мейерхольд. «Доктор Дапертутто» в экзотической феске поверх такой же бесхитростной одежки, как и у молодого гостя, очень заинтересовался энтузиастом, предложил помощь. Но это была не система Станиславского, и Борис продолжил свои мытарства. Кстати, в зрелости Бабочкин «подставится» под удар официозного начальства, когда даст понять, что считает собственного худрука доносчиком, виновником ареста Мейерхольда в 1939-м.

Он начал учиться у блистательного Михаила Чехова. Но предпочел менее известного, зато последовательного и убежденного реалиста в искусстве – Иллариона Певцова, затем сыгравшего белого полковника в «Чапаеве». Неугасимый интерес к жизни – драгоценное качество, унаследованное учеником от учителя.

Свою студию «Молодые мастера» Певцов безжалостно вывез набираться опыта на сезон в Иваново. Потом в карьере Бабочкина были Воронеж, Кострома, Бердичев, Могилев, Самарканд, Пишпек (ныне Бишкек), китайский Харбин… В пересчете на роли – более двух сотен. Куда там классическому приговору актерской бесприютности – «из Керчи в Вологду»! Но вот 1927 год, Ленинград. Разборчивая питерская публика полюбила его за бойца в «Первой конной» Вишневского – живого, не плакатного. Полюбила его и балерина Екатерина Георгиева. У них родились дочери Наталья и Татьяна.

Дважды в одну реку

Фильм «Чапаев» сделал легендарным не только Бабочкина, но и… самого Чапаева. Ведь до выхода картины это был не более чем один из многих погибших командиров (Азин, Гай, Киквидзе...), чьи имена помнят разве что самые щепетильные историки Гражданской. Да, был роман Дмитрия Фурманова, который трудно читать из-за его нудности. Потом вдова писателя-комиссара сочинила и представила на «Ленфильм» киносценарий. Это было уже совсем ни в какие ворота: как вспоминал Бабочкин, «сам Фурманов становился олицетворением ходячей морали, произносившим газетные передовицы, а Чапаев непрерывно демонстрировал беспрекословное подчинение комиссару».

Словом, пришлось употребить весь свой талант режиссерам Георгию и Сергею Васильевым и исполнителю главной роли, чтобы сделать Чапая живым и любимым. Ходила байка, что питерский режиссер и актер Юрьев предрекал провал проекту. И вот после премьеры он якобы получил телеграмму: «Вот тебе, Юрьев, и Бабочкин день». В первый же год проката фильм посмотрели более 30 миллионов человек. Среди них был и зритель по фамилии Сталин, которому за то же время картину показывали 38 раз!

Любопытно, что с началом Великой Отечественной был спешно снят агитационный ролик «Чапаев с нами», где герой Бабочкина выплывал-таки на берег из реки Урал, садился на коня и вел Красную Армию бить фашистов.

Несмотря на звание народного артиста – самого молодого в стране - и прочие почести, актер решил: «Я должен остаться таким же, каким был до Чапаева».

А вот что говорит дочь Бориса Андреевича Наталья: «Как-то в одной из передач радио «Свобода» американские критики отметили, что «Чапаев представляет собой лучшее, что было в революции». А мне кажется, что слово «революция» можно заменить другим понятием. Бабочкин воплотил характер истинно народного героя, рожденного защитить людей от бед и несправедливостей, не жалеющего себя ради других».

Утомленные «Тенями»

В 1938 году Борис Андреевич возглавил Большой драматический театр имени Горького. Увлеченно работал с Алексеем Диким – постановщиком «Первой Конной», за которую Бабочкина полюбил театральный Питер. Но мастера, слишком любившего выпить и во хмелю пооткровенничать, репрессировали. Единственным, кто не подписал коллективное одобрение ареста, был «Чапай». В то время он как раз представил несколько новинок. И получил пинок от худсовета. Тогда на первом попавшемся бумажном носителе, на папиросной пачке, он написал заявление об уходе. И уехал в Москву, в Театр Вахтангова. Потом он назовет этот отъезд самой большой ошибкой своей жизни.

С тех пор он долго не задерживается на одном месте, и не из-за традиционной «болезни» русских актеров – из-за прямоты суждений. Ему, признанному профессионалу, пришлось, как в молодости, скитаться по Союзу и даже за границей. Его постановкой открылся в 1943-м первый сезон знаменитого Театра киноактера. Был он и худруком Театра имени Пушкина, возникшего из самобытного Камерного театра путем ампутации его создателя Александра Таирова. Нет, Бабочкин не «подсидел» опального режиссера: к 1953-му основоположника Камерного уже не было в живых – он не пережил потери детища. А на его место пришел Василий Ванин, пробовавшийся когда-то на Чапая, но не державший обиды на Бабочкина, а убежденный во время последней болезни, что лишь Борису Андреевичу можно завещать собственную должность. И тот, можно сказать, отомстил губителям Таирова, сыграв в «Тенях» Салтыкова-Щедрина: «Я вложил в роль все, что знал о карьеристе и бюрократе». Режиссером, кстати, был недавно освободившийся Дикий. Итог – разгромная рецензия в «Правде» (карьеристы и бюрократы себя узнали-таки), отстранение от должности и почти три года безработицы, не считая постановки… оперы «Тоска» в Киеве, откуда его тоже быстро «попросили».

Спасало преподавание во ВГИКе. Со студентами (а сколько их было – от Владислава Стржельчика до Елены Соловей) профессор был строг, ибо считал: «Искусство берет всего человека, целиком... Ему нужно отдать всю жизнь». И все же молодежь наставника обожала, вот одно из воспоминаний: «Он творил чудеса, он просто оборотень был. Он играл перед нами спектакль, например, «Достигаев и другие», - от Сашеньки до игуменьи, и все роли один, в сером костюме». И еще: «Он был очень подтянут, строен и красив, даже когда ему было за 70, все его движения выверены, пластичны, продуман каждый нюанс».

А сам преподаватель в то же время изливал душу в дневнике: «Возможно, на моем актерстве, на моем режиссерстве нужно ставить крест. В чем-то здесь я виноват, а в чем-то совсем не виноват. Счастливо или несчастливо складывалась моя судьба? Можно сказать - и то и другое. Какой итог будет? Но, во всяком случае, я не смог реализовать одной десятой своих возможностей»… Сколько планов было зарублено начальством Малого! Впрочем, после того, как Бабочкин вместе с другим народным любимцем Игорем Ильинским устроили не в первый раз акцию протеста, обоим дали возможность ставить спектакли. Но Герой Соцтруда, лауреат Госпремий с горечью сознавал: «Я уже стар, чтобы переделывать себя, и я уже стар, чтобы переделывать театр». И все же немного воспрянул духом. Вышли несколько постановок, в 1975-м началась подготовка к «Чайке», на одну из ролей был приглашен Ильинский. Вскоре его жена Татьяна Еремеева встретила Бориса Андреевича в театральной поликлинике. Внешний вид коллеги настораживал. Актриса предложила: надо бы, мол, остановиться в напряженном труде. «А оно и само остановится», - вдруг ответил Бабочкин, говоря о своем больном сердце. Вскоре, 17 июля, он отвез статью в газету о Московском кинофестивале, почувствовал себя плохо, сумел припарковать свое авто без происшествий, но за лекарством уже не дотянулся…

…Он так и не написал книгу, о которой мечтал – рассказ о том, как ликвидировалось постепенно талантливое в театре, как его завоевывала посредственность и бездарность. А сам он говорил об актерском искусстве: «Мы ищем его по сторонам, на уровне плеч, а оно высоко, над головой, и долго еще нам лететь до него. И в этом наше счастье...»