**'

шел за стайкой тоненьких девчат,
такой обычный стриженый юнец,
когда б не этот невозможный взгляд,
пустой и черный, словно дульный срез.

С тех пор прошло лет десять, в час урочный
стою у магазина "Нумизмат"
и вижу через улицу мальчишку;
он мне знаком, я помню этот взгляд.
Он так же юн. Ничуть не повзрослел,
черты лица его не изменились,
"Эй, мальчик!" - я позвать его хотел,
но вдруг пространства, вздрогнув, закружились,
угрюмые таганские менялы
схватили мои царские рубли,
обули, подогрели, развели,
закат, как зев раскрылся, ярко-алый,
а мальчик сгинул в ледяной пыли.

И вот еще на Соколе, весной,
в двухтысячном, в оттаявшем трамвае,
он сел за два сиденья предо мной,
я подошел - он лишь повел глазами
и, отвернувшись, стал смотреть в окно,
"Послушай, - я сказал, - уже давно
тебя я знаю." - "Дяденька, выходим..."
Был ясный день, был ясный божий день,
он встал на пешеходном переходе,
я не пошел за ним, мне показалось,
что мальчик не отбрасывает тень.

Всё это бред, игра воображенья,
коньяк под пиво, водка под коньяк,
я убеждал себя и так и сяк,
положим, при ближайшем рассмотренье,
все вещи - только образы вещей,
мир только воля или представленье,

а мальчика и не было вообще.

И всё бы хорошо, да вот недавно
я зуб лечил и выглянул в окно,
и вижу - он проходит между школой
и зданьем поликлиники, с торца,
все та же бледность, стриженая челка
и столь же юные черты лица.
"Эй ты, - ему я крикнул, - невозможно,
немыслимо так поступать со мной!"
Всё сделалось смешным и безнадежным,
какой-то зуб, коронка, боже мой.

Мое существованье так условно,
что некто из реальности другой
как будто обручил меня с огромной,
бессмертной и вещественной тоской.

Но там, где будет нечего смотреть,
где больше невозможно умереть,
где только холод камня на груди,
ты приходи ко мне, ты приходи,
Таганку вспомним, Сокол и кольцо
трамвайное, и снег в начале мая,
как хлопья налипали на лицо,
давно уже, сто тысяч лет назад,
и падали сквозь яблоневый сад,
и на асфальте замирали, тая.

19 декабря 2015 года

Дмитрий Мельников