|
Опубликовала MTV-Татьяна-MTV в группе Библиотека |
Окончилась эпоха...
Вот, девочки, и умер Евгений Евтушенко... Последний из шестидесятников...
Это был кумир для нас. Его стихи звучали по радио на всю страну. Его слушала не только переполненная площадь Маяковского (тогда, теперь она Триумфальная), он собирал стадионы! Вдумайтесь только - стадионы собирали рок-группы, позже - знаменитейшая попса... А в 60-е это был Евтушенко и его друзья-шестидесятники, Ахмадулина, Вознесенский, Рождественский. Деградация?
Помню, как мой брат громко читал его стихи, ходя по комнате туда и сюда. Это была "Братская ГЭС". И как потом он читал свои стихи - поэму "Запсиб"... Подражали? - Да! Ему подражала вся страна. Западно-Сибирский металлургический комбинат тогда был ударной комсомольской стройкой, он строился в нашем городе, куда приехали комсомольцы со всей страны. И они все пели под гитару Окуджаву и Высоцкого... И читали стихи - наизусть. Тогда было так принято...
А я запомнила это его стихотворение (в четвертом классе). Без знаков, потому что пишу по памяти:
Идут белые снеги
И я тоже уйду
Не печалюсь о смерти
И бессмертья не жду
Я не верую в чудо
Я не снег не звезда
И я больше не буду
Никогда-никогда
И я думаю грешный
Ну а кем же я был
Что я в жизни поспешной
Больше жизни любил
А любил я Россию
Всею кровью хребтом
Ее реки в разливе
И когда подо льдом...
Если было несладко
Я не шибко тужил
Пусть я прожил нескладно
Для России я жил
Пусть она позабудет
Про меня без труда
Только пусть она будет
Навсегда-навсегда
Быть бессмертным не в силе
Но надежда моя
Если будет Россия
Значит буду и я...
Он был последним из них... Кончилась эта романтическая эпоха...
Фото из личного архива
|
Рейтинг:
+7
|
4 апреля 2017 года 490 просмотров |
|
|
Единый профиль
МедиаФорт
Комментарии:
А талант не ремесло, его из рук в руки не передашь
Но раньше хоть в женах были талантливые актрисы, взять хоть Чурикову. А сейчас смазливые да и только
Это было первое стихотворение Евтушенко, которое я выучила. Чем-то оно меня заворожило еще тогда, лет ...
Так уходила Пьяв
И был Париж, был зал, и перед залом,
на час искусство прыганьем поправ,
острило что-то и вертело задом...
Все это было — приложенье к Пьяв.
И вот она вошла, до суеверья
похожая на грубого божка,
как будто в резвый скетч, опшбшись дверью,
усталая трагедия вошла.
И над белибердою балаганной
она воздвиглась, бледная, без сил,
как будто бы совёнок больноглазый,
тяжёлый от своих разбитых крыл.
Кургузая накрашенная кроха,
она, скрывая кашель, чуть жива,
стояла посреди тебя, эпоха,
держась на ножках тоненьких едва.
На нас она глядела, как на Сену,
куда с обрыва бросится вот-вот;
и мне хотелось кинуться на сцену
и поддержать — иначе упадёт.
Но — четкий взмах морщинистой ручонки!
Вступил оркестр... На самый край она
ступила... Распрямляясь обречённо,
дрожа, вобрала музыку спина.
И вот запело, будто полетело,
упав от перевешивавших глаз,
хирургами искромсанное тело,
хрипя, переворачиваясь,— в нас!
Оно, летя, рыдало, хохотало,
шептало, словно бред булонских трав,
тележкой сен-жерменской грохотало,
сиреной выло. Это было — Пьяв.
Смешались в ней набаты, ливни, пушки,
заклятья, стоны, говоры теней...
Добры, как великаны к лилипутке,
мы только что невольно были к ней.
Но горлом горе шло, и горлом — вера,
шли горлом звезды, шли колокола...
Как великанша жалких Гулливеров,
она, играя, в руки нас брала.
А главным было в ней — артисте истом,
что, поджидавшей смерти вопреки,
шли её горлом новые артисты,—
пусть оставляя в горле слёз комки.
Так, уходя со сцены, Пьяв гремела,
в неистовстве пророчествуя нам.
Совёнок пел, как пела бы химера,
упавшая на сцену с Нотр-Дам!