Игра дамы. Часть 7

Ирбелин забыл, когда он в последний раз посещал ювелирный магазин. Он зашел сюда наугад, не зная толком, с какой целью. Купить что-нибудь! Магазины для того и предназначены. Кому он собирался приобрести украшение? Себе? А может быть, ей? От сверкающих в витринах камней и золота зарябило в глазах. К покупателю поспешила элегантная продавщица в белой блузке, причесанная на прямой пробор.

– Могу я помочь вам?
– Подберите что-нибудь оригинальное… для девушки…
– Сколько ей лет? – вежливо улыбнулась она.
Ирбелин рассеянно молчал.
– Думаю, больше двадцати, – наконец, выдавил он.
– Что вы желаете приобрести? Серьги, цепочку, кольцо?
– На ваше усмотрение.
Продавщица понимающе кивнула, выбрала несколько украшений, показала. Ирбелин с бесстрастным лицом подержал изделия в руках, ни на чем не остановился.
– Возьмите вот этот браслет из белого золота с синими топазами, – посоветовала она. – Камни сверхмодные! Прямоугольная огранка, и дизайн эксклюзивный.
– Сколько? – сразу согласился Ирбелин.
Она назвала сумму.
– Вещь того стоит, – сказала продавщица, решив, что покупателя шокировала цена. – Синие топазы…
– Хорошо, – перебил он ее хвалебный монолог. – Я беру.

Он вышел из магазина с покупкой в недоумении от собственной причуды. Давно он ничего не покупал и не дарил женщинам… C тех пор, как второй раз развелся. Девицы на одну ночь довольствовались деньгами, а постоянной любовницы у него не было. Так, случайные связи, после которых оставался неприятный осадок… и наутро возникало желание никогда больше не встречаться с партнершей.
Ирбелин вдохнул полную грудь холодного мартовского воздуха, свежего и колкого, остудив на мгновение сердечный жар. Несколько метров до машины он преодолел бессознательно, не чувствуя под собой ног, словно паря над тротуаром.
– В офис, Сеня.
Собственный голос показался Ирбелину чужим, раздавшимся издалека.
«Что со мной? Я болен? Можно сказать и так. Главное, теперь мне не хочется умирать… а ведь всего месяц назад я был близок к принятию смерти как неизбежного и спасительного конца, когда от скуки впору биться головой о стену. Или пить коньяк – рюмку за рюмкой».
Водитель торопливо выбросил сигарету, распахнул перед Ирбелиным дверцу и, пока тот усаживался, включил зажигание.

По дороге Ирбелин позвонил директору агентства «Перун». Глинский, без сомнения, порядочная сволочь, но специалист отменный. Жаль терять такого.
– Как-то оно образуется, – пробормотал он.
– Что? – прозвучал в трубке голос Жоржа.
– Это я не тебе, – буркнул Ирбелин. – Чем занимаешься?
– Я в администрации… решаю вопросы с документами, – как ни в чем не бывало ответил тот. Будто и не состоялся между ними разговор о девице Субботиной.
– Скоро освободишься?
– Минут через сорок.
– Жду тебя в кабинете! Поговорить надо.
«Мерседес» остановился на красный свет. Ирбелин смотрел, как пожилая пара переходит на другую сторону улицы, за ними, дурачась и хохоча, шагала стайка молодежи – одинаково одетые девушки и парни в джинсах, в свитерах и куртках. Не отличишь! В его молодости девушки и парни одевались по-разному. Впрочем, он уже смутно помнит…

Внезапно Ирбелин ощутил себя старым, много пожившим и всего повидавшим человеком, – разочарованным, обманутым судьбой. Да, ему удалось заработать денег, добиться определенного положения в обществе… приобрести авторитет и влияние. А что дальше? Впереди, – как ни старайся убедить себя в обратном, – то же, что и у всех: закат жизни, болезнь, кладбище. Да, у него будет дорогой гроб и мраморный памятник… как доказательства успеха. Глупость ужасная… нелепость.
– Я еще могу кое-что успеть, – прошептал Ирбелин. – Я еще могу наполнить смыслом быстрые годы.
– Вы что-то сказали? – обернулся Сеня.
– Смотри на дорогу! – рявкнул Ирбелин.
Водитель помешал ему постичь нечто важное, уловить правильную мысль.

В офисе он не стал подниматься по лестнице пешком, – поберег сердце, – вызвал лифт. В кабинете стояла духота, пропитанная запахом кожаной мебели и мокрой земли в цветочных горшках. Секретарша Ирбелина разводила вазоны, они были повсюду. Она усердно их поливала, подкармливала и обрызгивала водой.
Ирбелин сел, достал футляр с браслетом. Синие камни причудливо переливались в искусственном свете, у них действительно была необычная огранка – тяжеловесно-квадратная, нарочито примитивная. Топазы прекрасно смотрелись в такой же незатейливо массивной оправе из белого золота. Ей понравится.
– Разрешите?
Глинский явился раньше и застал патрона врасплох. Тот запоздало хотел спрятать футляр в ящик стола – не получилось. Черт! Нечего теперь мяться, ходить вокруг да около, смешить Жоржа. Надо говорить прямо.

Ирбелин так и поступил.
– Я купил ей подарок, – с вызовом, выставляя вперед подбородок, признался он. – Хочу, чтобы ты передал. От меня!
– Почему опять я? – опешил Глинский. – Почему бы вам самому не…
– Не твоего ума дело! – отрезал патрон. – Молод еще учить.
– Я не понимаю…
– А никому не интересно, понимаешь ты или нет, – Ирбелин побагровел. – Твоя забота – выполнять, что велено!
– Но… она спросит…
– Вот и придумай подходящий ответ. Ты же у нас умный, Жора, как нобелевский лауреат. Чего сопишь? Бери вещицу и отправляйся по знакомому адресу.
Глинский застыл, как вкопанный. Впервые в жизни другой человек своим необъяснимым поведением ставил его в тупик. Чего он добивается? Ирбелин далеко не дурак и ничего не делает «от фонаря».
– Иди! – приказал патрон.
Жоржу пришлось подчиниться…

* * *

В антикварном магазине горели люстры из бронзы и хрусталя, стояли подсвечники в стиле барокко, напольные часы с огромными маятниками, большие китайские вазы, серебряная посуда, мраморные бюсты молодых женщин, греческих философов и римских императоров. На одной стене теснились картины – пейзажи и портреты в громоздких багетах; на другой – миниатюры в тонких рамках, гравюры, несколько темных от времени икон.
Виктор показал Грёзе большой глобус на деревянной подставке.
– Смотри, какой красавец!
Она нетерпеливо отмахнулась.
– Где твой друг?

Невысокий худощавый паренек помахал им рукой, сейчас, мол, подойду. Он не заставил себя ждать. Его волосы были гладко зачесаны назад, костюм висел на сутулых плечах, как на вешалке. Пиджак и брюки казались слишком просторными для своего хозяина. Модный, завязанный свободным узлом галстук не мог исправить впечатления, что паренек носит одежду, которая на два размера больше, чем положено.
– Знакомьтесь, это Анатолий, а это – моя соседка, – не называя Грёзу по имени, представил их друг другу Виктор.
– Очень приятно, – обнажил в улыбке мелкие, неровные зубы его приятель. – Я к вашим услугам. Виктор говорил, вам нужна консультация по поводу комплекта старинных шахмат. Вы их принесли?
– Да…
– Давайте посмотрим. Пройдемте! – Он показал рукой в сторону отдельного прилавка, отгороженного от общего зала резной деревянной ширмой. – Там у нас стол экспертной оценки. Разумеется, я смогу дать только предварительное заключение. Для получения сертификата необходимо провести более тщательное исследование вашего раритета.
– Ты уверен, что это раритет? – с сомнением произнес Виктор.
– Ну, я полагаю…
– Я просто хочу вас кое о чем спросить, – не дослушала паренька Грёза. – Никакого сертификата нам не надо.
– Еще легче, – наклонил он прилизанную голову на тонкой шее. – Приступим.

На прилавке за ширмой стояли мощная настольная лампа, что-то наподобие микроскопа, компьютер с плоским монитором и чуть поодаль лежали лупы разных размеров и пухлые растрепанные справочники.
Когда Грёза достала из пакета сундучок, у худосочного паренька загорелись глаза.
– Вы позволите? – он еще сильнее ссутулился, открыл сундучок и опустил в него длинный, острый, как птичий клюв, нос. – Так-так… интересно… чрезвычайно любопытно.
На вид ему было не больше двадцати пяти, но говорил он, как пожилой, умудренный опытом профессор из дореволюционного университета. Подобная манера вести беседу с клиентами, судя по всему, казалась ему солидной и вызывающей доверие.
Виктор познакомился с этим продавцом-консультантом по антиквариату еще будучи сотрудником милиции, тот иногда снабжал их отдел ценной информацией. Не отказал и на этот раз: по старой памяти.
Грёза про себя окрестила паренька «дятлом», наблюдая за его суетливыми движениями и быстрыми, резкими поворотами головы.

– О-о! – воскликнул он. – Не ожидал! Признаться… я удивлен…
Анатолий, вооружившись лупой, тщательно, со всех сторон рассмотрел сначала деревянный сундучок, затем доску и перешел к фигуркам. Он брал их одну за другой, крутил, переворачивал, при этом цокая языком, подносил к самым глазам, отодвигал… и со вздохом ставил на стол. Процедура затянулась. Виктору стало жарко, он расстегнул куртку и бросал выразительные взгляды на Грёзу. Девушка напряженно следила за каждым движением продавца, молча шевеля губами.
– Ну что? – не выдержала она.
«Дятел», который словно забыл об их существовании, дернулся, слегка распрямил спину и обернулся.
– А… откуда у вас эти шахматы? – спросил он. – Тут не хватает белой пешки и черного ферзя. Где они? Неужели, утеряны? Было бы жаль. Набор редчайший! Мне не приходилось видеть ничего подобного. Я бы датировал вещь приблизительно… пятнадцатым или шестнадцатым веком. Место изготовления, скорее всего, Испания… Не приходилось бывать?
Грёза отрицательно покачала головой.
– А я вот съездил в прошлом году в Валенсию. Давно мечтал! Эти готические руины… мавританские дворцы, мечети, мостовые, уложенные еще древними римлянами, монастырь Святого Франциска, эти остатки феодальных замков, эти апельсиновые рощи на побережье, сиреневые горы, высушенные на солнце скалы, цветущий в долинах миндаль, маленькие деревни у подножия средневековых цитаделей… остатки крепостных рвов, заросшие выгоревшей травой, прозрачные ручьи и водопады между камней…
Его глаза затуманились, подернулись влагой, лицо приняло умиленное выражение.

Виктор потерял терпение.
– Э…э… ты говорил о шахматах, Толик, – напомнил он. – Что их могли сделать в Испании.
– Да-да! – встрепенулся тот. – Полагаю, именно так! Ваш комплект в своем роде уникальный… но все же имеет определенные признаки, указывающие на манеру изготовления тамошних мастеров. Вот, можете убедиться…
И парень пустился в долгие подробные объяснения, показывая на ту или иную деталь, подкрепляя свои слова непонятными терминами и авторитетным мнением неизвестных Виктору и Грёзе знатоков. В его речи завораживающе проскальзывали Мадрид, Севилья, сеньор Рамирес Лусена, королевские сады, выставка шахматных коллекций в Филадельфии…
Из этого затейливого, обильно сдобренного звучными именами и названиями монолога следовало, что испанские мастера издавна славились изготовлением изобразительных шахмат, причем их излюбленными персонажами были странствующий рыцарь Дон Кихот, прекрасная Дульсинея Тобосская, оруженосец Санчо Пансо, конь Росинант, ветряные мельницы и прочее.

– Это я уже знаю, – заявила Грёза.
– Где же тут Дон Кихот? – уставился на шахматные фигурки Виктор. – Где мельницы?
– Я и говорю, что ваш набор, по-видимому, эксклюзивный вариант! – с пафосом воскликнул «дятел». – Да и знаменитый роман Сервантеса был написан позже. Кто-то создал эти шахматы либо сообразно вкусам заказчика, либо… для себя. Минуточку!
Он включил компьютер, и его длинные тонкие пальцы запорхали по клавишам.
– Вот… нигде ничего подобного этому комплекту… никаких упоминаний. А наша база данных одна из самых полных. Хотя постойте…
Анатолий снова углубился в файлы и папки, от усердия подергивая кончиком носа.
– А кто такой Рамирес Лу… Лусенов? - проявил сыщицкое чутье Виктор.

– Не Лусенов, а Лусена, – рассмеялся «дятел». – Пятнадцатый век был романтическим временем! Если я не ошибаюсь, именно тогда Рамирес Лусена написал труд «Забавы любви и искусство шахмат». Понимаете? Люди во всем искали чувственную нотку… поэзию, пронизанную поклонением даме. Представьте себе тогдашнюю Валенсию… пальмовые аллеи и тихие пруды, шумные торговые ряды, запах олив, апельсинов и фиников, величественные готические соборы, римские бани и роскошные дворцы. Могущественные сеньоры под сенью благоухающих садов предаются любовным мечтаниям… или шахматным баталиям! – неожиданно заключил он. – В Европе тогда увлекались шахматами и коронованные особы, и рыцари, и музыканты, и купцы, и, – кто знает? – возможно, и простолюдины. Кажется, именно молодые валенсийцы сочинили поэму «Шахматы любви»! Испанцы начали играть в шахматы по-новому и назвали этот стиль «игрой Дамы», заложив в него двойной смысл. Во-первых, подчеркнули, что самой сильной фигурой новых шахмат стал ферзь, королева. Во-вторых, сделали комплимент благородным и очаровательным женщинам.
При столь унылой внешности, Анатолий, нужно отдать ему должное, имел возвышенную и поэтическую натуру.

– Ферзь? – переспросил Виктор. – Что-то я не понял.
– Очень просто, – улыбнулся консультант. – С тех самых пор ферзь-королева обрела право ходить на любые расстояния по вертикали, горизонтали или диагонали. И ей не стало равных! Кстати… вы меня отвлекли от поиска. Простите…
Он просматривал файл за файлом, разочарованно хмыкал, качал яйцеобразной головой, снова щелкал по клавиатуре.
– Что вы ищете? – придвинулась поближе Грёза.
«Дятел» оторвался от экрана монитора и потер покатый, высокий лоб мыслителя.
– Ваши шахматы напомнили мне одну легенду… якобы, родившуюся в Валенсии. Странствующие цыгане, которые называли себя фламенкос, по слухам, занимались магией, и некоторые сеньоры и сеньориты обращались к ним с разными просьбами. В основном… их интересовало то же, что и людей во все времена – приворожить, разлучить, навести порчу, любым способом заполучить желаемое. Цыгане-фламенкос считали себя потомками египетских фараонов, а в Древнем Египте, как известно, существовала самая сильная форма магии, по сравнению с которой наши доморощенные «магистры колдовских наук» просто несмышленые дети. Между прочим, есть мнение, что знаменитое искусство фламенко уходит корнями в тайные ритуалы страны пирамид. И вот… один богатый высокопоставленный сеньор, который все в жизни испробовал, от скуки заказал лучшему мастеру-резчику по дереву комплект шахматных фигур, похожих на крошечных человечков. Когда они были готовы, сеньор пригласил к себе во дворец старую цыганку и посулил ей полный ларец золота, если она… придаст фигуркам жизненную силу.

– Как это? – хором произнесли Виктор и Грёза.
– Не знаю, – пожал тощими плечами молодой человек. – Однако цыганка исполнила его просьбу. Может быть, она очень нуждалась в деньгах… или тот господин чем-то ей приглянулся, задел какую-то струнку в ее душе, словом, старуха своими заклинаниями наделила шахматные фигуры магическими свойствами. «Сначала разыграй ситуацию на шахматной доске, – сказала она. – А потом жди, чтобы все воплотилось в жизни. Только запомни, эти фигурки питаются жизненными соками. Если они начнут действовать, кто-то умрет». «Ах ты, злодейка! – возмутился сеньор. – Я о таком не просил. Отмени свое чертово колдовство!» «Поздно, – промолвила цыганка. – Заклинание не имеет обратной силы. Ты пожелал, твой и грех будет. А я ни при чем!» Взяла обещанное золото и… пропала. Сеньор заснул, сидя в кресле, и проспал до утра. На рассвете он пробудился, сообразил, что визит старой колдуньи не что иное, как сон, успокоился и занялся обычными делами. Но… нет-нет да и возвращался мыслями к сундучку с шахматами. Сон не давал ему покоя. «Что, если попробовать? – спрашивал сеньор не то у себя, не то у кого-то неведомого, выше его по рангу. – Ведь этого не может быть! Какие-то деревянные фигурки никоим образом не повлияют на людей, не заставят обстоятельства измениться! В это же смешно верить!» Сеньор долго сопротивлялся, но искушение оказалось слишком велико… и он не удержался, рискнул. Результат поразил его и напугал до смерти.

Анатолий многозначительно замолчал, глядя на свои пальцы с непропорционально длинными фалангами и выступающими косточками суставов.
«Как у скелета», – подумала Грёза.
– Ха! Где ты этих сказок начитался? – нарочито бодро усмехнулся Виктор.
– Вам повезло, что вы обратились именно ко мне, – вместо ответа произнес «дятел». – Полгода назад один коллекционер искал те самые шахматы: раздобыть их во что бы то ни стало превратилось в его идею-фикс. Где-то в чьих-то забытых архивах он наткнулся на эту легенду. Шахматы имели длинную и запутанную историю, полную белых пятен, переходили из рук в руки, и последнее упоминание о них гласило, что какой-то отпрыск русской княжеской ветви, умирая на средиземноморском побережье от чахотки, оставил их своей сиделке, которая преданно и самоотверженно ухаживала за ним. Из чего коллекционер сделал вывод, шахматы находятся в России, здесь и следует их разыскивать. Как постоянный клиент наших салонов, он связался со мной, и мы взялись за дело. Поэтому я так хорошо осведомлен! – улыбнулся продавец. – Мне пришлось перелопатить горы информации. Увы, напрасно.

– Сиделка была русской? – уточнил Виктор.
– Разумеется. Она приехала в Испанию вместе со своим больным господином и после его смерти вернулась на родину. Это случилось в 1823 году. С большим трудом мне удалось напасть на ее след, – бедная девушка понятия не имела, какую вещь получила в дар. Она пыталась продать шахматы, чтобы хоть как-то свести концы с концами, но ничего не вышло. Если верить старинному преданию, комплект невозможно ни продать, ни купить, в данном случае предметом обмена служат не деньги, а жизненная субстанция. То есть… шахматы могут перейти во владение только тому, кто оказал неоценимую услугу их предыдущему хозяину и только после его смерти. Полагаю, далеко не каждый, к кому в руки они попадали, были осведомлены об их магических свойствах, – возможно, почти никто. Эти шахматы имеют еще одно удивительное качество, что бы ни произошло, они всегда возвращаются к своему хозяину. Их нельзя украсть, выманить обманом… и так далее, рано или поздно они так или иначе будут составлять полный комплект.
Милицейская закалка Виктора, – практика и реалиста, – не позволила ему поддаться влиянию туманной, но заманчивой истории.

– Ты веришь в эту чепуху? – без обиняков спросил он Анатолия.
– Конечно, нет. Должен заметить, что многие раритеты со временем приобретают своеобразный мистический ореол, обрастают слухами, легендами… что значительно повышает их привлекательность как объекта купли-продажи. Когда за антикварной вещью тянется шлейф загадочных историй, она фантастически вырастает в цене! Многие коллекционеры или просто любители старины специально придумывают разные небылицы, которые передаются из уст в уста, и с годами уже невозможно отличить правду от вымысла.
По мере того как молодой человек говорил, Грёза то бледнела, то краснела, то сжимала руки, то закусывала губу. Она ужасно разволновалась, но не хотела показывать виду.
– Что тот коллекционер? – не унимался Виктор. – Удалось ему приобрести «волшебные шахматы»?
Сарказм, сквозивший в его словах и написанный на лице, ничуть не задел «дятла».
– Естественно, нет! – захихикал он. – Мы подобрали ему два чудесных шахматных комплекта, – оба изготовленных в восемнадцатом веке, – он выбрал, заплатил и, кажется, успокоился. Он чрезвычайно серьезно отнесся к факту, что те шахматы купить нельзя. Это его отрезвило! Коллекционеры все немного чокнутые.
– А наш набор? – непослушными губами вымолвила Грёза. – Он не может быть… тем самым?

Анатолий по-птичьи склонил голову набок, нахмурился и развел руками в воздухе, будто крыльями взмахнул.
– Вынужден вас огорчить, сударыня, но эти шахматы – обыкновенные. То есть, – поймите меня правильно, – они весьма ценны как произведение искусства и как предмет антиквариата… – он смерил девушку снисходительным взглядом. – Но и только. Хотя это само по себе немало! Предположительно пятнадцатый или шестнадцатый век… заманчиво. Подобные подлинные вещи встречаются крайне редко. Не исключено, что это подделка. Не огорчайтесь, ради Бога! – спохватился он. – Существуют такие умельцы по изготовлению фальшивок, что диву даешься. Бывают случаи, когда подделки попадают не только в коллекции, но и на аукционы после тщательных проверок. Экспертиза и еще раз экспертиза! Даже наличие сертификата не дает гарантии подлинности.
Грёза готова была расплакаться.
– Значит, мои шахматы – поддельные? – ее голос дрогнул.
– Я склонен думать, что да, – «дятел» виновато опустил ресницы. – Теперь, когда я внимательно к ним присмотрелся… появились сомнения. Но вы не расстраивайтесь! В любом случае их делал настоящий мастер. Каждая фигурка – шедевр. А чего стоит доска и оригинальный футляр в форме сундучка?! За них можно выручить приличную сумму.

– Почему же ты считаешь их фальшивкой? – вдруг обиделся Виктор.
– Видите ли… на изделии нет никаких опознавательных знаков мастера или клейма гильдии ремесленников. Это настораживает.
– Изготовитель подделок не упустил бы такой важной детали!
– Наверное, ты прав, – поразмыслив, согласился с ним Анатолий. – В общем, я в замешательстве. Ничего конкретного сказать не могу. – Он с вежливой улыбкой повернулся к Грёзе. – Если вы решите продать шахматы, милости прошу в наш салон. Я лично позабочусь о том, чтобы вы остались довольны. Цена превзойдет ваши ожидания! Маленькая проблема, – не хватает двух фигурок, – к сожалению, снижает выгоду от сделки, но незначительно. Хотите, я позвоню одному нашему клиенту прямо сейчас?
– Не надо! – испугалась Грёза и схватилась за сундучок.
– Позвольте, я помогу, – Анатолий аккуратно, бережно сложил доску и фигурки в футляр и протянул ей. – Прошу. Извините, если я разочаровал вас.
– Скорее, озадачил, – пробурчал Виктор.

Теперь Грёза станет еще больше переживать из-за этих шахмат. Будь они неладны! Пожалуй, решит, что они не простые, а именно те самые, о которых наплел небылиц Анатолий. Тьфу! Не надо было ходить к нему. Кто ж знал?
– Это обычные шахматы, – сказал он, когда они с Грёзой вышли из магазина. – Поверь мне. В жизни все гораздо проще, чем кажется.
– Пойдем быстрее домой, – спохватилась она. – Надо Варвару и Полину проведать. Как они там?
Всю дорогу Грёза была задумчива, не замечала прохожих, спотыкалась и, если бы не твердая рука Виктора, наверняка налетела бы на кого-нибудь или, чего доброго, упала.
Виктор же постоянно ощущал чье-то пристальное внимание, старался уловить, откуда оно исходит, и, уже поворачивая во двор, краем глаза заприметил автомобиль, скользящий следом…

* * *

Оттепель сменилась похолоданием. Апрель будто остановился на распутье, гадая, идти ему в Петербург или повременить. Пусть март натешится досыта, наиграется осколками льда и мокрым снегом вперемежку с дождем, украшая городские крыши гирляндами сосулек, оплакивающими его уход.
Ольга зябла, кутаясь в пуховой платок, который остался от матери. «Хорошо, что мамы уже нет», – подумала она и не ужаснулась своим мыслям. Милая интеллигентная мама, читавшая ей на ночь сначала сказки Пушкина, потом стихи Лермонтова, Есенина и Цветаевой, за всю жизнь мухи не обидевшая и не сказавшая ни о ком худого слова, не заслужила наблюдать душевную и физическую агонию любимой, единственной дочери.
А может быть, ей не стоило внушать Ольге восхищение творчеством этих людей? Ведь никто из них не умер своей смертью. Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли, Есенин и Цветаева покончили с собой. Может быть, талант и ярко выраженная индивидуальность влекут за собой наказание? Но чье? Кто вершит суд и расправу? Может быть, нельзя выделяться из толпы, демонстрировать свою особенность, непохожесть на других? Не то затравят, засмеют, станут глумиться и… сживут со свету?
Что, если этот трагизм, эту неукротимую страсть, этот душевный надлом, стремление к чему-то недостижимо великому, к недоступному простым смертным совершенному идеалу, Ольга впитала еще в детстве, слушая дивные по красоте и силе поэтические строки, несущие в себе флюиды их создателей?

Она тоже пробовала писать, но неудачно. Восторженные похвалы матери произвели обратный эффект, – тетрадка с посредственными любительскими стихами была разорвана и сожжена. "Не то", – поняла Ольга и с тех пор не возвращалась к творческим опытам. Мама робко намекала на карьеру поэтессы или хотя бы журналистки, но, наткнувшись на решительный отпор, отступила. Какая разница, чем будет заниматься ее дочь?! Она и без диплома не пропадет, потому что ее главное достоинство – потрясающая внешность. Правда, институт все же окончить не помешает, на всякий случай.
Изысканную, редкостную красоту Ольги мама восприняла как высшую милость, данную в утешение: ведь ее собственная жизнь не удалась – ни мужа, ни нормальной работы, ни денег. Одна радость – пригожая, умная дочка. Сколько Ольга себя помнила, мама по ночам трудилась: вязала на заказ шапочки, носки и варежки, свитера, шарфы, а утром с красными глазами шла на работу в свою контору, где печатала на машинке какие-то документы. Она не роптала – о, нет! – она готова была вовсе не спать, лишь бы заработать Оленьке на новые сапожки, на платьице, на фрукты и сладости. Мама экономила каждую копейку, но всегда покупала хорошие книги, если удавалось, или билеты в театр. Она привила дочери любовь к живописи…

Живопись! Ольга застонала, вспоминая мастерскую Фэда в мансарде, запах красок, неоконченные холсты… вкус его губ, его руки, измазанные углем. Он мог увлеченно набрасывать композицию будущей картины и вдруг срывался с места, подхватывал Ольгу на руки, осыпал поцелуями, сжимал в объятиях, как безумный… Если то была не любовь, то что? Баловство, игра, пресловутое "половое влечение"? Все эти чужие, искусственные слова разбивались о накатывающую из прошлого страстную и сладостную волну, огнем вскипающую в венах, от которой останавливалось дыхание и замирал сердечный ритм… блаженное мгновение смерти. Потому что Ольга не умела ни описать свое ощущение, ни выразить его каким-либо иным образом – оно словно выпадало из жизни. То был рывок в никуда, в пленительную зыбкую неизвестность… А чего она еще не изведала? Смерти!

Ольга подъехала на коляске к окну, отодвинула занавеску. Вверху и внизу двора-колодца одинаково белели квадрат неба и покрытого падающей снежной крупой асфальта.
– Наверное, я хочу повторить тот полет в никуда, – произнесла она, прижимая горячую ладонь к стеклу. Пролетающие мимо снежинки казались легкими, порхающими ангелами с ледяными крылышками. Они такие крошечные, что их принимают за снег. – Куда вы? – шептала им Ольга. – Оставайтесь на своих небесах! Зачем вам опускаться на землю? Здесь столько страданий… столько горечи! Столько боли!
Но полет снежинок было не остановить.
– Я тоже хочу стать холодной и прозрачной, – взмолилась она. – Ничего не желать, ничего не чувствовать!
Снежинки неумолимо летели вниз, чтобы через несколько часов растаять, превратиться в грязную кашу на асфальте.
– Вот, что с вами сделают здесь… – произнесла Ольга одними губами. –

Вы меня не слышите. Меня никто не слышит. Даже Бог… Он забыл обо мне.
Перед ней снова возникло мучительно красивое, мужественное лицо Фэда, его беспощадный взгляд, его ослепительная белозубая улыбка… и еще одно лицо рядом, нежное и печальное, с тихим светом в глазах.
«Это я и ты, – подумала Ольга. – Мы оба. Это наше творение… наша поэма о любви, наш неповторимый шедевр».
– Мы полетим вместе, – глядя на снег, вымолвила она. – Я больше не оставлю тебя в одиночестве. Я не брошу тебя! Я буду твоей сопровождающей. Ангелы ждут… они примут нас в свой чистый сверкающий мир…
Еще пару минут она смотрела в окно, потом резко отъехала, вернулась к столу, к экрану монитора. Ее пальцы набрали очередное сообщение для некого адресата:
«Пора приступать к последнему акту».
Ольга коротко выдохнула, отправила сообщение и закрыла глаза. Из-под ее прелестных длинных ресниц выползли и потекли по щекам две слезинки…

* * *

Господин Ирбелин лет пять не фотографировал. Недавно ему подарили на День рождения отличный цифровой аппарат, который лежал без дела в ящике стола. Надо же, пригодился! Пришлось вспомнить старые навыки.
Вчера Ирбелин, словно влюбленный мальчишка, подкараулил девицу Субботину, – как он упорно продолжал называть Грёзу, – и нащелкал кучу фотографий: девушка выходит из парадного, вот она в профиль, со спины, сбоку, в анфас… в свете фонаря, в свете витрин. Вот она, опираясь на руку молодого человека, спускается в подземный переход, вот она поднимается по ступенькам, вот они идут по улице, болтают… Черт! Еще один ухажер выискался! А она пользуется успехом, эта Субботина. Мужчины просто шалеют от нее! То Глинский, то этот… сосед. Уж лучше Глинский, он хоть бизнесом занимается, умеет деньги делать, чем продавец с оптового рынка. Как ее угораздило спутаться с таким недотепой? А может быть, она вообще девушка покладистая, безотказная? Кто позовет, поманит кусочком лакомства, будто собачонку, туда и бежит? Детдомовское житье-бытье – не сахар, там чему угодно научишься. Может, она привыкла отдаваться за еду, за шмотки, за пару тысяч рублей? Существовать пристойно в таком городе, как Питер, не дешево. За квартиру платить надо, мало-мальски одеться-обуться надо, плюс расходы на питание, на транспорт… да и косметика кое-какая не помешает, духи опять же, разные там шпильки-расчески. А какая зарплата у социальных работников? Мизерная. К тому же, говорят, Субботина – девица сердобольная, жалостливая, своими крохами норовит поделиться со стариками. Дуреха! Нищий нищему не подает.

– Фу, ты! – разозлился Ирбелин. – Что это я? Разве мне не все равно? Оказал благотворительную помощь, да и ладно.
Но он с жадным любопытством наблюдал, как Субботина и ее сосед держатся друг с другом, по-дружески, без излишней фамильярности, без отвратительных показных нежностей. Он пытался разгадать, что их связывает: приятельские отношения или нечто большее? А что у нее с Глинским? Или она водит за нос обоих мужчин? Не переставая напряженно размышлять, он ухитрялся делать снимок за снимком, благо, фотоаппарат позволял многое и без хлопот, оправдывая свою баснословную стоимость.
«Интересно, почему она не надела шубу, которую я ей купил? – ревниво подумал Ирбелин. – Погода как раз подходящая, чтобы напоследок пощеголять в мехах. Скоро потеплеет, и придется носить демисезонные вещи». Он невольно прикинул, в каком бутике можно будет приобрести новый наряд для девушки, – элегантное полупальто или плащ, – ведь в женской моде надо уметь разбираться. Поручить что ли Глинскому? Тот не посмеет отказать патрону. Но будет взбешен! О-о, как он взовьется! Горяч, стервец, вспыхивает, будто порох.
– Не будь ты классным сотрудником, послал бы я тебя подальше, – буркнул Ирбелин. – Куда ворон костей не заносил!
Он сухо засмеялся, делая очередной снимок. Пальто девицы Субботиной выглядело ужасно, – мешкообразное, двубортное, серо-зеленого цвета, рукава на локтях вытянуты… кошмар. И этот парень ей подстать, в спортивных штанах, кроссовках и куртке, в руках несет какой-то пакет. Босяк босяком!

Ирбелин время от времени терял их из виду, ему приходилось ехать, прячась в потоке машин, чтобы оставаться незамеченным. Темнота и неторопливый шаг парня и девушки, которые, видимо, прогуливались, облегчали ему задачу. Они остановились у антикварного салона, вызвав удивление Ирбелина. Неужели зайдут? Зачем? В таком магазине самая ничтожная безделушка им не по карману. Просто поглазеть?
На удивление, парочка надолго задержалась в салоне. «Наверное, молодые люди перепутали антикварный салон с музеем! – ехидно подумал Ирбелин. – Прилипли к витринам, не оторвать. Как их только охрана терпит? Соблюдают приличия. Мало ли, что граждане явно неплатежеспособны? Внешний вид бывает обманчив».
Он извелся, проклиная себя за опрометчивое решение проследить за Субботиной. Сдалась она ему! По всему видно, распущенная, корыстолюбивая девчонка, преследующая чисто меркантильные интересы. Ее можно понять, с такой смазливой мордашкой и стройной фигуркой обидно прозябать в бедности. Санкт-Петербург – город соблазнов. И всегда был им. Великая северная столица необъятной России, хранящая эхо дворцовых переворотов и блеск призрачной порфиры. Здесь умели ценить женскую красоту… во все времена.

Наконец, дверь салона раскрылась и выпустила из сияющих недр возбужденную парочку. Молодой человек жестикулировал, барышня что-то отвечала, – ее щеки раскраснелись, и, если бы не безобразная одежда, ею можно было бы залюбоваться. Пакет перекочевал к ней в руки, и она ни за что не соглашалась отдать его своему кавалеру.
Ирбелин, забавляясь, щелкнул фотоаппаратом и взглянул на часы. Он успел изучить распорядок дня Субботиной, из которого следовало, что барышне пора домой: скоро ужин, и она должна позаботиться о старушках – еда, лекарства и прочее. Ее обязанности вовсе не предполагали такой жесткой привязки к подопечным, и подобное усердие вызывало недоумение. Строит из себя мать Терезу! Или питает надежды, что получит дарственную еще на две квартиры?
Господин Ирбелин выругался, а парочка, между тем, направилась по той же улице обратно. Он колебался – ехать за ними или заглянуть в антикварный магазин: уж больно любопытно, чего они там торчали почти час? Ему едва удалось припарковаться поблизости, втиснувшись между двумя присыпанными снежком легковушками.
«Зайду, – решил Ирбелин, делая выбор в пользу магазина. – Потом успею догнать этих деятелей. А если и нет, не беда!»

В салоне к нему сразу поспешил молодой худощавый продавец-консультант. «Анатолий», – гласила табличка, прикрепленная к кармашку его костюма. Ирбелин не привык попусту терять время. Он достал из портмоне двадцатидолларовую купюру и протянул парню со словами: «Здесь только что были молодой человек и девушка в зеленом пальто. Они приобрели какую-нибудь вещь?»
– Нет, – вежливо улыбнулся Анатолий, не притрагиваясь к деньгам.
– Они просто рассматривали товар?
– Отчасти.
Ирбелин вздохнул и добавил еще двадцать долларов. А этот консультант - не промах!
– Зачем они приходили?
Анатолий незаметным, как будто тщательно отработанным движением взял купюры и спрятал во внутренний карман пиджака. Он подумал, что Виктор и девушка не просили хранить цель их визита в тайне, так почему бы ему не заработать? Раз клиент платит, надо пользоваться моментом.

– М-м, господа хотели проконсультироваться по поводу старинных шахмат, – бесстрастно произнес он. – Когда изготовлены, где, кем? Ну и определить примерную стоимость.
– Шахмат? – переспросил Ирбелин. Опять шахматы! Глинский тоже упоминал о каких-то шахматах. Субботина закатила ему скандал из-за шахматной фигурки. Если набор антикварный, то ее поведение понятно. – И что же? Вы сделали оценку?
Анатолий повел худыми плечами.
– Весьма приблизительную. Набор восхитителен, но… скорее всего, это подделка… под шестнадцатый век. И… двух фигурок не хватает.
«Так вот, что было в пакете, – догадался Ирбелин. – Шахматы».
– Это все? – он смерил продавца пристальным взглядом.
– Все.
– Они собираются продать шахматы?
– Очевидно, да… только не сейчас. Потом. Возможно, они хотят получить еще чью-нибудь консультацию.
– Угу, – раздраженно кивнул Ирбелин.
Он чувствовал себя полным идиотом. Что думает о нем этот напомаженный Анатолий? Сумасбродный коллекционер охотится за вожделенной вещью, ради которой готов опуститься до вульгарной слежки. Прекрасно! Просто отлично. Вот во что втравила его эта девчонка! Впрочем, какое ему дело до мнения обычного продавца?
– До свидания, – без каких-либо объяснений произнес Ирбелин и двинулся к выходу.

Дюжий охранник посторонился, пропуская его, вежливо открыл дверь.
Ирбелин с трудом выехал, стараясь не зацепить соседние машины, чертыхаясь, вырулил на проспект и поехал к дому, который в ближайшее время должен был стать его собственностью. Он успел нагнать молодых людей и проследить, как они вошли в парадное.
– Что дальше? – спросил он себя. Захотелось курить, но Ирбелин год как бросил – из-за сердца. Несколько приступов оказались убедительней любой пропаганды. – Проклятье! Вот влип.
Он пошарил рукой в «бардачке», не завалялась ли там пачка сигарет. Не нашел и со злостью опустил стекло со своей стороны, холодный воздух со снегом приятно коснулся горячей щеки.
– О, господи! Я слишком доверчив. Мне не следовало обращать внимание на сомнительные, неизвестно чьи заявления. Я клюнул… попался на крючок. Глупый карась! Что это, возрастные издержки? Или я расслабился, потерял бдительность? Наверное, и то, и другое. У меня достаточно недругов, которые были бы счастливы «достать» неприступного Ирбелина. Я долго не давал им повода… и, наконец, «прокололся». – Острая боль в левой лопатке заставила его сжать зубы и глухо застонать. – Так и до инфаркта недалеко.
Вдруг пришла мысль, что в случае его смерти имущество оставить некому… наследников-то нет. Труд всей жизни пойдет прахом.
Ирбелин откинулся на подголовник сиденья и глубоко вздохнул. В груди заныло. Он закрыл глаза и провалился в черноту, сказалась нервная нагрузка последних недель.

Его разбудили сполохи света: во двор въезжала машина «скорой», видимо, кому-то из жильцов плохо. Снова одной из старушек или… ребенку Курочкиных? Ирбелин, не соображая толком, зачем он это делает, сдал назад, в тень между домами. Не хотел, чтобы его «мерс» заметили, начали приставать с расспросами. Хотя… кто посмеет его допрашивать? С какой стати?
В теле ощущалась слабость, на лбу выступила испарина, руки дрожали. Если бы он даже решил уехать, то не смог бы.
Некоторое время Ирбелин боролся с дурнотой, положив под язык таблетку валидола, пока ему не полегчало. «Скорая», мелькнув фарами, уехала… почти все окна первого этажа горели. Снежило. Ветер раскачивал лампочку над парадным, которая держалась на куске провода. Ее по просьбе жильцов кое-как приладил электрик, привезенный Глинским.
Ирбелин не поверил своим глазам, когда во дворе показалась милицейская машина… Что там у них, в доме, случилось?

Он так углубился во вчерашние события, что компьютер «уснул». Ирбелин опомнился: он сидит не в «Мерседесе», а за столом в офисе, в своем кабинете, закрывшись на ключ, и рассматривает сделанные им вчера вечером и сброшенные на диск фотографии – барышня Субботина в профиль, в анфас, сзади… вот она опустила голову, вот она повернулась, нахмурилась, вот она улыбается… Хороша, черт бы ее побрал! Дивно прекрасна. Даже уродливое старое пальто, растоптанные полусапожки и серый платок на голове не могут ее испортить. Перед истинной красотой все бессильно… Это как природный алмаз: на вид – невзрачная сероватая стекляшка, внутри которой заключен колдовской блеск. Отмой, ограни, отшлифуй – и засверкает.
Ирбелин выбрал самый удачный снимок, увеличил лицо девушки, он мог бы обойтись и без этого: ее черты нельзя спутать ни с какими другими, так они своеобразны, немного неправильны… именно легкое несовершенство и есть тот божественный штрих, который придает лицу неповторимое очарование. Нельзя же назвать «Джоконду» безупречной красавицей, а весь мир веками замирает в восхищении…
Он тыльной стороной ладони прикоснулся ко лбу, смахнул мелкие капельки пота. Чего-чего, а такого поворота событий он не ожидал.
– Я думал, с женщинами в моей жизни покончено. Ан нет! Не зарекайся, болван.

Ирбелин связался с секретаршей и велел ей срочно найти Глинского.
– Георгий Иванович здесь, в приемной, – сказала она.
– Так что же ты не доложила?
– Вы приказали не беспокоить, – обиженно протянула она.
– Ладно, зови.
Ирбелин тяжело подошел к двери, открыл и впустил директора агентства «Перун». Не предлагая сесть, приступил к делу. Его «вело».
– Субботиной нужны деньги. Она пытается продать старинные шахматы, видимо, единственную свою ценную вещь. Надо быть последовательным… раз я взялся помогать сироте. – Он осекся, помассировал левую сторону груди и выложил на стол пачку новеньких купюр. – Передай ей кое-какую сумму… вот. Пусть обувь себе купит нормальную, а то ходит чуть ли не… в онучах. Кажется, все.
Глинский предпочитал слушать, не задавая вопросов. Поведение патрона оставалось для него загадкой, а загадки на то и существуют, чтобы их отгадывать. Допустим, Ирбелин неравнодушен к Грёзе, тогда почему он…избегает ее? Боится получить от ворот поворот? Или его смущает разница в возрасте?

– Нет, не все! – спохватился Ирбелин. – Что за фрукт за ней увивается? Лопаткин, если мне память не изменяет.
Глинский уже и сам навел справки, для порядка. Это входило в его обязанности.
– Бывший мент. Сейчас торгует на оптовом рынке.
– Странный виток карьеры… Почему Лопаткин уволился со службы?
Глинский пожал плечами. В подробности он не вдавался: смысла не было. А патрон, похоже, ревнует Субботину к молодому соседу.
– Почему увольняются? С начальством поругался, или зарплаты не хватало.
– Выясни, – потребовал Ирбелин.
– Хорошо. Я могу идти?
Патрон помедлил, блуждая взглядом по кабинету.
– Нет. Что там… вчера произошло… в доме? Ты в курсе?
Предполагалось, что Жорж понимает, о каком доме идет речь.
– Одна из старушек скончалась. Приступ астмы, слабое сердце… в общем, проблема с ее переселением отпала. Вторая бабуля тоже… на ладан дышит, у нее случилось что-то вроде инсульта.
– Надеюсь, мы тут ни при чем, – жестко произнес Ирбелин, ощущая ноющую боль в груди. Вот она, скорбная стезя человеческая, ведущая к смерти!
– Как можно?! – изумился Глинский. – Мы к пожилым людям относимся бережно, стараемся не нервировать. Старушки давно болеют! Врачи констатировали естественную смерть, милиционеры с этим согласились. Наши действия никак не сказались на…
– Иди, – перебил его патрон. – Мне отдохнуть надо.
Жорж вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а Ирбелин прилег на кожаный диван… на душе у него кошки скребли. Смерть старухи показалась ему дурным предзнаменованием.

* * *

Глаза Грёзы опухли от слез.
– Бедная Варвара! – причитала девушка. – Она умерла в одиночестве, когда никого не было рядом! Я бросила ее в такой ужасный момент!
– Не вини себя, – успокаивал ее Виктор. – Это могло произойти в любую минуту. Что же тебе теперь, не спать, не есть, не выйти на воздух? Ты не сиделка.
– Я должна была… должна была почувствовать! Зачем ты повел меня в дурацкий магазин? Если бы я осталась дома, то…
– Время смерти устанавливается приблизительно, – осторожно заметил Виктор. – Варвара Игнатьевна могла скончаться еще до нашего ухода. Пойми, есть вещи, которые нужно просто принять, смириться. Старики умирают, с этим ничего не поделаешь. Вот Полина приняла близко к сердцу, ее и парализовало – ни двигаться, ни говорить не может. Это хорошо, по-твоему?
– Они были как сестры, – заплакала Грёза. – Прожили бок о бок много лет. Для Полины уход подруги – невосполнимая потеря. Я не удивлюсь, если она последует за Варварой.
Виктор промолчал. Он колебался, говорить Грёзе или нет?
– Полина совсем плоха, – всхлипывала девушка. – Врачи сказали, лучше не забирать ее в больницу, там за лежачими ухаживать некому.
– А здесь, значит, есть кому! – не сдержался молодой человек. – Ты, что ли, горшки носить будешь?

Грёза вытерла красные воспаленные веки, шмыгнула носом и собралась уходить. Она со вчерашнего вечера не была дома, ей нужно было помыться, переодеться. Предстоял длинный хлопотный день.
Возвратившись вчера с прогулки, она заглянула к Варваре, обнаружила ту бездыханной… и закричала. Началась суета, Виктор вызвал врачей и милицию; на шум из своей квартиры, бледная и вялая, на дрожащих от слабости ногах, выползла Полина. Печальное известие сразило ее, она упала, и приехавшие медики, убедившись в том, что Варваре Игнатьевне помощь уже не требуется, занялись ею.
– Кажется, инсульт, – сказала Грёзе молодая врачиха. – Вот список лекарств. Вызовите завтра невропатолога. Да… вы можете договориться с медсестрой из поликлиники, чтобы приходила делать уколы. – По выражению ее лица стало ясно: надежды на выздоровление мало. – У нее родственники есть?
Грёза не ответила, а врачиха не слушала, она торопилась. Потом нагрянули стражи порядка, всех опросили и удалились. Виктор не отходил от девушки, бегал за водой, подносил то одно, то другое. Ночь тянулась бесконечно. Грёза провела ее у постели Полины Прокофьевны, а под утро, совсем разбитую от усталости и слез, Виктор увел ее к себе, напоил чаем, дал две таблетки валерьянки. На нее было жалко смотреть.

– Оставайся у меня, – предложил Виктор. – Душ я отремонтировал, мойся и ложись на диване, вздремни пару часов.
– А ты?
– Мне на работу пора.
– Пойду лучше домой, – упрямо сказала Грёза. – Там кот голодный.
– Я его к себе забрал, накормил колбасой… вон он, дрыхнет!
Только после его слов девушка заметила Никона, свернувшегося калачиком на табуретке.
– Где шахматы? – вдруг спросила она.
Виктор с укоризненным вздохом подал ей пакет с сундучком.
– На, бери. Никуда они не делись.
– Извини… я хочу домой, – повторила Грёза. – Проводишь? Что-то мне боязно.
Виктор взял под мышку кота и пошел следом. Он все не решался сказать ей.
В ее квартире было холодно и темно. Кот недовольно мяукнул, вырвался из рук и побежал в кухню.
– Включи свет! – попросила Грёза.

Виктор нашел выключатель, щелкнул. Она почему-то сразу кинулась к этажерке… и попятилась, с тихим стоном покачнулась. Виктор подхватил ее, чувствуя через одежду тепло ее тела.
– Это шахматы! – прошептала она. – Это они! Те самые.
– Ерунда.
– Смотри… – Ее дрожащий палец показывал на этажерку, на излюбленной «шахматами» полке стояла белая пешка: воин в средневековой амуниции. – А-аа! Это уже третья… Как там сказано… в легенде? Они… питаются жизненными соками. Вот почему Варвара умерла.
– Что-что? – не понял Виктор.
– Ну… они появляются, и кто-то умирает. Теперь… еще кто-то… умрет.
Девушка побледнела и задрожала сильнее.
– Какая чушь! Не выдумывай, пожалуйста, – неуверенно возразил сосед. – Что за глупости приходят тебе в голову? – он взял пешку-воина в руки и покрутил, разглядывая. Фигурка ничем не отличалась от тех, которые мирно лежали в сундучке.
– Как она здесь появилась, по-твоему? – спросила Грёза. У нее даже глаза просохли от волнения. – Вчера вечером мы отправились на прогулку и взяли с собой шахматы, чтобы показать их твоему знакомому. Сундучок все время был с нами, а когда мы вернулись, то застали Варвару мертвой…

Виктор и без ее объяснений отлично помнил, как Грёза, едва переступив порог парадного, устремилась к Варвариной двери, благо старушки доверили ей запасные ключи от своих «апартаментов», на всякий случай. Обнаружив, что ее подопечная не подает признаков жизни, Грёза подняла крик… Виктор кинулся на помощь, осмотрел тело и понял, что торопиться уже некуда. Сундучок, чтобы не оставлять его без присмотра, Виктор отнес к себе в квартиру.
– Давай пересчитаем фигуры, – предложил он. – Может быть, ты сама, уходя, забыла эту пешку на этажерке?
– Но ведь Анатолий все пересчитывал, – напомнила она. Впрочем, Виктор тоже не забыл подробности посещения антикварного салона. Но должен же он хоть как-то ее успокаивать? – Это та самая пешка, которой не хватало. Теперь в наборе отсутствует только черный ферзь!
Они все-таки достали шахматы из футляра и проверили, Грёза оказалась права: учитывая обнаруженную пешку, все фигуры, кроме черного ферзя, были на месте.
– И что это значит? – рассеянно спросил Виктор. В данный момент его занимал совершенно другой вопрос. Говорить ей или нет?
- В моих шахматах тоже не хватает фигур, я же не паникую из-за этого?!
– Но у тебя они не появляются… словно из-под земли.

Он вынужден был согласиться с ее словами. От навязчивых мыслей о шахматах ее могло отвлечь только нечто более насущное. И Виктор решился наконец поделиться с ней своими подозрениями.
– Вчера… двери всех квартир, кроме моей, оставались открытыми?
– Да, – выпалила она, не задумываясь. – Ты сам знаешь. Я носилась туда-сюда, как угорелая… мне неудобно было возиться каждый раз с ключами.
– А когда ты заперла все двери?
Грёза подняла глаза к потолку, потом перевела их на Виктора.
– Перед уходом… на прогулку.
– Значит, до нашего ухода кто угодно мог войти и к Варваре, и к Полине, и к тебе. Так?
– Ну… так. К чему ты клонишь?
– А к тому, что вчера по дому шастали все, кому не лень, в том числе твой Глинский, который привозил то электриков, то газовщиков, то…
– При чем тут Глинский? – вспыхнула она.
Виктор придвинулся к ней поближе, оглянулся на входную дверь и перешел на шепот.
– Я сейчас скажу тебе одну вещь… только, ради Бога, не пугайся. Кажется, Варвара Игнатьевна умерла… не своей смертью.
– А… как? – Глаза девушки округлились, щеки побледнели. – Что ты… что за намеки…
– Ее задушили.

Грёза зажала ладошкой рот, подавляя готовый вырваться крик.
– Когда я осматривал тело, то увидел… перышко от подушки, застрявшее в ее волосах… надо лбом. Тогда как она лежала лицом вверх. Скорее всего, кто-то прижал к ее лицу подушку, подержал… и, поскольку у Варвары обострились астма и сердечная болезнь, она и так едва дышала и не могла оказать сопротивления. А испуг и подушка на лице быстро сделали свое дело. Внешне это выглядит как естественная кончина.
– Но… как же врачи, – пролепетала Грёза, когда к ней вернулся дар речи. – Они что, ничего не заметили?
Виктор пожал плечами.
– Бригады «неотложек» измотаны, особенно ночью. Они не в силах фиксировать мельчайшие детали, тем более, что пациенты преклонного возраста часто умирают у них на глазах. Привычка притупляет внимание… Да и не в компетенции врачей устанавливать причину смерти, им это не нужно. Вернее, я имел в виду, если на трупе нет серьезных травм или других явных признаков насилия, они указывают в заключении медицинские показатели – остановка сердца, инфаркт, прекращение дыхательной деятельности вследствие… и так далее. Я не специалист.

– А… милиция? Они же обязаны…
– Поверь, этим ребятам совсем не хочется заводить дело, если никто не настаивает, – перебил ее Виктор. – Гораздо проще списать все на возраст и болезнь. И потом, внешне тело выглядело вполне пристойно. То есть… у них не было повода усомниться в том, что старушку отправил в мир иной приступ болезни. Варвара вообще могла умереть от испуга, едва на ее лице оказалась подушка и она осознала намерение убийцы. Боюсь, и вскрытие ничего не добавит к врачебному заключению.
– У-убий-цы? – заикаясь, выдавила Грёза.
– Представь, да. Кто-то позаботился о том, чтобы и старушку укокошить, и следы замести, – он посмотрел на девушку долгим задумчивым взглядом.
– А пе… перышко? Ведь ты же заподозрил, что… значит, и другие могут…
Она смешалась.
– Пришлось взять грех на душу, – вздохнул Виктор. – Перышко я забрал еще до приезда «скорой», и подушки в изголовье поправил… придал картине естественный вид. Для твоего же блага.
– Для… – у Грёзы пересохло в горле. – Для… чего?
– Посуди сама, – спокойно заговорил он. – Чьи отпечатки пальцев в квартире Варвары повсюду? Кроме хозяйки и Полины – твои. Кто имел ключи от обеих квартир? Опять ты. Кто на протяжении всего дня беспрепятственно входил к Варваре? Кого она хорошо знала и могла подпустить к себе?

По мере того, как он говорил, с лица Грёзы исчезали краски.
– Я-то, конечно, тебя не подозреваю, – продолжал Виктор. – Двери вчера были нараспашку или небрежно прикрыты, по коридору ходили посторонние… но в милиции разбираться не станут. Главное, у тебя был мотив… ты ухаживала за Варварой, она дергала тебя по пустякам, придиралась… у любого могло лопнуть терпение. Старики порой бывают невыносимы. И второе, не собиралась ли Варвара оформить тебе дарственную на свою квартиру, как это сделала Фаина Спиридоновна? Дескать, сначала она пообещала «золотые горы» в обмен на надлежащий уход, а потом… вдруг ты ей чем-то не угодила, и Варвара передумала. Как тут не вспылить?
– Что ты… говоришь такое? – помертвела девушка. – Как ты… как у тебя… язык поворачивается?
– Я уверен в твоей невиновности, – заявил Виктор. – Но следователь будет рассуждать по-другому. Ему что важно? Найти козла отпущения, на которого все свалят. Лучшей кандидатуры, чем ты, я не вижу. Поэтому и забрал перышко, и промолчал о своих наблюдениях.
Грёза даже плакать не могла, потрясенная.

– И третье, – добавил молодой человек. – Мотив мог быть у покупателя этого дома. Чем меньше жильцов, тем меньше расходов на их расселение. Но лично господин Ирбелин барских ручек марать не станет, у него для грязной работы есть «шестерки», вроде твоего Глинского. Чего ему стоило между делом незаметно заскочить к Варваре Игнатьевне и накрыть ей лицо подушкой? Бабулька – божий одуванчик – хлопот ему не доставила, сразу отдала Богу душу. Наверняка, этот многоопытный деятель орудовал в перчатках и ноги предварительно тщательно вытер о коврик у двери. В отличие от тебя! Твоих следов в квартире Варвары – хоть отбавляй. И посадить тебя при желании – раз плюнуть при их-то деньжищах. Все просто и цинично, – заключил Виктор. – А ты: «Шахматы! Шахматы!» При чем здесь какие-то шахматы? Ну, потерялись фигурки, потом нашлись… никакой мистики. Ты не допускаешь, что тебе их нарочно подбрасывают?
– За… за-чем? – стуча зубами, вымолвила девушка.
– Чтобы сделать из тебя сумасшедшую, например! Невменяемую, которая не соображает, что творит. Потом упрятать либо в тюрьму, либо в психушку, и концы в воду. Еще одной претендентки на жилье… фьють, и как не бывало.

– Господи! – прошептала она, опускаясь на пуфик. – Какой ужас… Что же мне… теперь делать? Погоди! Как фигурки из моего набора попали к Глинскому? Чтобы подбрасывать, надо их сперва заполучить.
Виктор покачал головой, этого он не знал.
– Всему найдется объяснение, – сказал он. – Дай только срок. Не исключено, что он раньше был знаком с Фаиной. Может быть, эти господа давно присматриваются к нашему дому, разнюхивают, что да как.
– Ты его когда-нибудь видел во дворе или в доме, когда Фаина была жива?
– Нет, – с сожалением признал молодой человек.
– У меня просто голова идет кругом… Глинский, шахматы… смерть Варвары… какой-то фильм ужасов.
Виктор мягко взял ее за плечи и повернул лицом к себе.
– Послушай, ты должна мне верить! Если это ты… Варвару… ну… в жизни всякое бывает, не бойся, я помогу тебе выкрутиться. Кажется, пока никто ничего не заподозрил. А я… я же люблю тебя… мне все равно, что ты сделала…
– Пусти! – Грёза рванулась, высвобождаясь из его рук. – Псих! Я?! Варвару?! Убирайся… – она вдруг стихла и уставилась на него горящими, как у кошки, глазищами. – Может, это ты… убил ее? Ты ненавидишь стариков! Они… мешают тебе спокойно жить…
– Тогда я бы просто промолчал, – разозлился Виктор. – Ни о каком убийстве никто и не заикался. Если бы не я…
– Прости, – она понуро опустила голову. – Я так расстроена… еще эта пешка…
– Тебе нужно отдохнуть. Хочешь, я покараулю, пока ты поспишь?
Она согласилась. Белая пешка-воин на не шутку испугала ее, и оставаться одной в квартире было невмоготу.

* * *

Глинский выполнял поручения патрона, используя приобретенные за годы предпринимательской деятельности связи. Разъезжая по городу, он расспрашивал, договаривался, платил и получал нужные сведения, ни на минуту не забывая о Грёзе. Как она там справляется с парализованной старушкой и подготовкой к похоронам? Может, подключиться, нанять сиделку для Полины Прокофьевны, взять на себя формальности и расходы по погребению умершей? К тому же, он еще не передал «девице Субботиной» подарок и деньги от Ирбелина. На фоне горестных событий это будет несколько неуместно. Надо выбрать подходящий момент…
Георгий Иванович не страдал чрезмерным любопытством, но не удержался и заглянул в круглый бархатный футляр с предназначенным для Грёзы украшением. Массивный браслет из белого золота с синими топазами был великолепен и стоил уйму денег. Глинский присвистнул, такое подношение свидетельствовало о многом. Это не просто безделушка для «девочки на одну ночь», это дорогая вещь, которую дарят обожаемой женщине – жене, невесте, любовнице. К сему презенту господин Ирбелин еще добавил кругленькую сумму на текущие расходы. Неужели, только незавидная сиротская участь Субботиной подвигла его на поистине царскую щедрость? По натуре Ирбелин был не то чтобы скуп, но разумно экономен и расчетлив, он бы никогда…

«Стоп, – оборвал себя Жорж. – Чем я занимаюсь? Анализирую поступки патрона? Пытаюсь докопаться до причины? А разве она не лежит на поверхности? Разве остается какая-то неясность? Не лукавь, братец… не играй в прятки с самим собой. Ирбелин влюблен, он сходит с ума по «девице Субботиной», и только слепой этого не заметит. Лучшие доказательства тому – шубка, браслет, деньги для чужой и малознакомой девушки. Ирбелин, не стесняясь, сделал из тебя посыльного… и правильно. Владыки не испытывают неловкости перед слугами, потому как не считают их равными себе. Однако… патрону придется-таки лично встретиться с Грёзой и открыться ей. Позже или раньше это произойдет».
Соперник он мне или нет? – подумал Глинский, останавливаясь на светофоре. – Пожалуй, что да. Я недооценивал его! Ирбелин еще не стар, хорош собой, богат… и дважды разведен. У него нет детей и иллюзий по поводу брака, нет ложных ожиданий «рая» в отдельно взятом шалаше, напичканном коллекционной мебелью, бытовой техникой и прочими атрибутами обеспеченной жизни. Он уже все попробовал и не питает пустых надежд. Если он увлекся Грёзой, это серьезно. А у меня? Вопрос повис в воздухе.

Вереница машин тронулась, Глинский свернул к частной медицинской фирме, снабжавшей квалифицированными сиделками всех, у кого возникала в том нужда и было достаточно средств, чтобы оплачивать их услуги. Припарковавшись на аккуратно прибранной площадке перед зданием с красным крестом на вывеске, он позвонил на домашний номер Субботиной. Трубку сняли не сразу, ответил мужской голос.
– Слушаю.
Голос объяснил, что Грёза только что уснула и будить ее не следует. Глинский не стал настаивать.
– Я привезу сиделку для Полины Прокофьевны, – сказал он. – И оплачу ее услуги на неделю вперед. Так что о деньгах не беспокойтесь.
– Ага, – недовольно буркнул голос.
– А что с похоронами? Кто этим занимается?
После короткого молчания прозвучал недвусмысленный ответ.
– Ну, я… и Курочкины.
«Значит, никто, – подумал Жорж. – Я так и предполагал».
– Родственникам сообщили?
– Угу…
«Не сообщили, – констатировал Глинский. – Да и где их искать, родственников? Старушка, вероятно, была одинокой».
– Вы не против, если я подключусь? – предложил он. – Соберу необходимые бумаги и оплачу церемонию?
– Ваша помощь будет кстати, – оживился голос. – Я с работы отпросился только на завтра, а на Курочкиных надежды мало. И с деньгами у нас… негусто.
– Хорошо, я понял.

Глинский вздохнул и вышел из машины, зашагал по вымощенной серой плиткой дорожке к зданию фирмы «Милосердие». Через двадцать минут он уже вез Полине сиделку. Дородная розовощекая дама неопределенного возраста расположилась на заднем сиденье и засыпала его вопросами. Сколько лет пациентке? Каков диагноз? Кто будет заниматься закупкой медикаментов?
– Выясним все на месте, – сказал Глинский, и дама замолчала, глядя в окно.
Он остановился у самого подъезда, вышел первым и галантно подал даме руку. Та одарила его смиренной улыбкой.
– Ведите меня к больной, – проворковала она, и ее щеки, и без того румяные, покраснели еще больше.
«Ее пышущий здоровьем вид, вероятно, оскорбляет страждущих, – подумал Глинский, распахивая перед сиделкой дверь парадного. – Интересно, сколько ей лет? Может, сорок, а может, пятьдесят».
– Прошу.
В коридоре их ждал Лопаткин. Он молча протянул Глинскому ключи и побежал на работу.

Сиделка сразу отправилась к Полине Прокофьевне и, едва переступив порог квартиры, принялась за работу. Сотрудницы «Милосердия» славились отменной выучкой, и розовощекая дама подтвердила репутацию фирмы. Она прочитала назначения лечащего врача и вручила Жоржу список лекарств.
– Мне понадобятся еще шприцы и системы для капельниц, – добавила она. – Я здесь дописала.
Глинский кивнул. Ему необходимо было увидеть Грёзу. Разбудить что ли? Жалко. Но девушка уже проснулась, вернее, ей так и не удалось крепко заснуть. Снедаемая тревогой и страхом, она то проваливалась в дрему, то, охваченная безотчетным волнением, открывала глаза и прислушивалась. Шум подъезжающей машины, топот ног и голоса в коридоре заставили ее подняться, привести себя в порядок и выйти. Неужели Полине стало хуже? У нее отлегло от сердца при виде Глинского. Рядом с ним ей становилось спокойнее, что бы там Виктор ни говорил.

Он поздоровался, поразившись ее бледности и лихорадочному взгляду. Объяснил:
– Я привез сиделку. Чтобы облегчить вашу участь.
Она молча смотрела на него.
– Как… Варвара? Ее… привезли?
– Завтра. Я звонил в морг. О ней позаботятся, – успокаивающе произнес Жорж. – Вы хоть немного отдохнули? Нам надо поговорить.
Она сглотнула и показала рукой в сторону своей двери.
– Идемте…
В ее квартире стоял запах свежезаваренного чая и валерьянки. Плюшевые шторы в гостиной были задернуты. Кот сидел на спинке дивана и усердно умывался.
Грёза опустилась на краешек стула, положив руки на колени.
– Что… что вы хотите?
– Господин Ирбелин… покорнейше просил передать вам вот это, – с комичной интонацией вымолвил Жорж. И протянул ей футляр с браслетом.
Она оставалась безучастной, глядя куда-то сквозь него, на шторы и дальше…
– Вы… даже не посмотрите?
– Что там? – из вежливости спросила Грёза.

Глинский открыл бархатную коробочку, и синие топазы тускло блеснули в полумраке комнаты.
– Это браслет.
– Серебряный? – она с трудом выдавливала каждое слово.
– Из белого золота. Хотите примерить?
– Нет, – Грёза сделала отрицательный жест, приподняв пальцы. – Дорогой, должно быть? Вашему шефу не стоило тратиться.
– Пустяки… – Глинский поставил коробочку с браслетом на стол. – Потом наденете, когда я уйду. Для женщин примерять украшения – это таинство.
– Вы… убили Варвару? – ровно, как о чем-то обыденном, спросила она. – Зачем? Что она вам сделала?
Глинский в недоумении уставился на нее, осторожно переспросил.
– Убил? Я? Вы о чем?
Грёза пропустила его вопрос мимо ушей.
– А ваша… сиделка… собирается отправить Полину следом?
– У вас жар, – сухо произнес он. – Или бред. Бессонная ночь, усталость… я понимаю.
– Со мной все в порядке. Пока. Вам ведь не выгодно расселять нас всех! Слишком много трат. Куда удобнее и… дешевле разместить стариков на кладбище… правда? Ваш… Ирбелин просто хочет купить мое молчание, потому и прислал подарок. Что, угадала?
Она вскочила. Ее лицо приняло отчаянно-воинственное выражение, губы и подбородок мелко вздрагивали, а сердце, казалось, готово было выскочить из груди, Глинский почти физически ощущал его бешеный стук. Повинуясь неосознанному, идущему из глубины его естества порыву, он подошел к Грёзе, привлек ее к себе и обнял.
– У нас и в мыслях такого не было, – понизил он голос. – Но… почему ты говоришь об убийстве?

Это невольное «ты» тронуло девушку, она повисла на плече у молодого человека и разрыдалась. Кому она могла выплеснуть все накопившееся за эти последние кошмарные дни? Кому она могла довериться целиком и полностью, без оглядки? Виктору? Да, он старался помочь ей… однако невидимый барьер, какая-то стена, состоящая из скрытых упреков, ревнивых подозрений и непонимания продолжали разделять их. Между Глинским и ею такой стены не было: после вечера, проведенного в ресторанчике «Дон Кихот», преграда рухнула… сгорела в пламенном ритме фламенко, или ее разрушил рассказ Жоржа о его детстве, о его семье. Словом, вопреки пропасти между неимущей воспитанницей детдома и респектабельным директором агентства «Перун», вопреки намекам Виктора на злой умысел в действиях последнего… вопреки здравому смыслу Грёза ощущала тепло и близость по отношению к этому мужчине, сердце которого билось так же часто, как и ее… совсем рядом, вплотную к ее телу, еще не познавшему восторга и ласк любви.

– Виктор говорит… он думает… Варвару задушили… подушкой, – призналась она, задыхаясь от волнения и слез.
«Лопаткин, видимо, располагает серьезными фактами… он бы зря болтать не стал, – промелькнуло в уме Глинского. – Что ему известно?»
– Он считает… подозревает… меня, – всхлипывая, вымолвила Грёза и затихла.
– Какие у него основания?
Она сбивчиво пересказала Глинскому все, о чем ей поведал Виктор.
– Перышко, значит, – задумчиво повторил тот. – Оплошность вышла.
– У кого? – испугалась Грёза. – Ты… тоже мне не веришь?
Она отпрянула, попятилась и рухнула в кресло, закрыв лицо руками.
– Успокойся, ты тут ни при чем.
– А… кто же тогда?
– Может, он придумал все… этот Лопаткин? – Жорж понимал, что говорит чепуху. Зачем Виктору лгать? Он ведь ни с кем не поделился своими выводами, кроме Грёзы.
– Я… чувствую, что он… прав… – прошептала девушка. – Варвара умерла… из-за меня. Я… убила ее… только не подушкой. Ее… убили шахматы…
«Это переутомление, – подумал Глинский. – Нервный срыв. Неадекватная реакция на события. Какие шахматы?»

Грёза, путаясь и часто промокая платочком глаза, изложила ему беседу с Анатолием из антикварного салона. И Глинский отчетливо вспомнил, как патрон вскользь говорил про шахматы. Еще в памяти всплыл белый король, из-за которого Грёза ужасно разволновалась… даже обвинила Жоржа. Будто бы он нарочно подбросил ей фигурку. Чушь!
– У Варвары что-нибудь пропало? – спросил он, разряжая витающее в воздухе напряжение.
– Нет… то есть… я не знаю. Кажется, все на месте. Ее деньги… пенсия, лежат в комоде, в нижнем ящике, под бельем.
– Ты проверила?
– Я… искала вещи, которые… в общем, Варвара приготовила себе одежду для похорон, так делают многие пожилые люди, – по щекам Грёзы снова потекли слезы. – И… деньги были там. Ты думаешь, кто-то решил ее обокрасть? Не-е-ет… это же сущие гроши, даже на приличный гроб не хватит.
– Наша фирма возьмет на себя все расходы, – поспешил утешить ее Жорж. – Не переживай.
– Какой ужас…

Она снова заговорила о белой пешке, появившейся сегодня утром на этажерке.
– Покажи мне эти шахматы, – попросил Глинский.
Сундучок с разделенной на квадраты доской и чудесными миниатюрными фигурками поразил его древностью и изысканной красотой. Отливала благородной желтизной слоновая кость, поблескивали эмаль и позолота, мерцал перламутр. Неужели эксперт по антиквариату счел комплект подделкой? Если и так, стоить он может немало. Жаль, не хватает черного ферзя…
От фигурок веяло едва уловимым запахом дерева и чего-то еще… их как будто окружал некий мистический ореол. Во всяком случае, Глинский ощутил смятение, прикасаясь к ним.
– Хочешь, я найду покупателя?
– Они… их невозможно продать, – сказала Грёза. – Разве ты не понял?
Он не стал спорить. Мысль об «убийстве» Варвары не покидала его. Что это? Навязчивая идея бывшего сыщика, которому повсюду мерещатся преступления? Или догадка профессионала, которая в корне меняет дело? Кому выгодна смерть одинокой старухи? Ирбелину… но он бы на убийство не пошел. Смешно, право, подозревать солидного человека в уголовщине. Патрон не первый раз приобретает здания, требующие капремонта, и до сих пор не прибегал к крайним мерам, договаривался с заинтересованными сторонами мирно и по-людски. Грёзе? Но милиционеры при осмотре «места происшествия» не обнаружили ни завещания покойной, ни дарственной на квартиру. Ценных вещей, судя по всему, у Варвары не имелось…

– Полина тоже умрет, – неожиданно заявила Грёза. – В наборе отсутствовали четыре фигурки. Три появились…
– И что же? – с жаром возразил Глинский. – Ты намекаешь на три смерти?
Она, потупившись, кивнула.
– Допустим… Варвара, Полина… а третий кто? Ф-ффу-уу! Какую ахинею я несу?! Третий… Чушь собачья! Выходит, если появится черный ферзь, будет и четвертый?
Грёза опять молча кивнула.
– По-моему, мы оба сходим с ума. Погоди-погоди… давай рассуждать реально. Тьфу ты! Чертовщина какая-то! – он в смущении потирал подбородок. – Предположим, фигурки кто-то украл, а теперь подбрасывает. Зачем? Какой в этом смысл?
– Никакого…
– Вот видишь?
– Между прочим, у Виктора тоже есть шахматы, и в них не хватает тех же фигур, – вдруг вспомнила девушка. – Они тоже пропали! Хотя его шахматы – обыкновенные.
– И фигурки Виктора… тоже таинственным образом появляются?

Грёза вынуждена была признать, что нет.
– Получается, кто-то из жильцов похищает из всех шахматных наборов две белых пешки, белого короля и черную королеву? – продолжал Глинский. – У человека просто бзик! Идея-фикс! Не исключено, что именно у одной из старушек. В их возрасте может развиться маразм… склероз и… любой маниакальный э-э… синдром, при котором мозги съезжают набекрень. Я частенько имею дело с пожилыми людьми и знаю, что они порой просто выживают из ума.
– Стой! – воскликнула Грёза, прижимая ладошки к пылающему лицу. – Как раз… накануне… Варвара и Полина собирались вспомнить, куда делись недостающие фигурки…
– И вспомнили на свою беду! – закончил за нее Жорж. – Одна уличила другую в воровстве, а та не стерпела позора и закрыла подруге рот… подушкой. А сама заработала инсульт… в результате стресса на фоне гипертонии. Убийство – не шутка. Тут даже больные мозги взрываются.
– Они не успели…
– Чего не успели?
– Рассказать. Им помешали…
– Одна из них не успела! – подчеркнул Глинский. – Потому что вторая… то есть почтенная Полина Прокофьевна не позволила Варваре… э-э… распустить язык. Теперь подруга замолчала навеки, а сама виновница убийства унесет свою тайну в могилу. У нее ведь речь отняло, кажется?
– Не могу в это поверить, – дрожа, прошептала Грёза. – Полина? Нет… они так любили друг друга…
– Коварная старушка напоследок еще подбросила тебе белую пешку… перед тем, как ее хватил удар. Вот только зачем?
– Это те самые шахматы… – упрямо повторила девушка. – Они диктуют свою волю… и человек не в силах сопротивляться. Чтобы кто-то появился или произошло что-нибудь, кому-то суждено исчезнуть… погибнуть.

– Насколько я понял, появились уже две пешки и король, а… умерла только Варвара.
– Наверное, шахматы теряют магические свойства, когда не хватает фигур, – неуверенно пробормотала Грёза. – Поэтому они возвращаются.
Но Глинский уже не слушал ее, он нашел подходящее объяснение странным и трагическим событиям и с облегчением вздохнул. Никаких страшных тайн! Все грубо и просто, как дважды два. Интеллигентные бабульки, бывало, и не такие номера откалывали.
– Господин Ирбелин просил передать тебе деньги, – опомнился он, достал конверт и положил рядом с браслетом. – Бери, не отказывайся. Его бес попутал… или твоя красота. А может быть, это одно и то же?
Глинский усмехнулся, а она вспыхнула, сжала руки и затрясла головой.
– Нет… ни в коем случае! Я не такая… не девочка по вызову. Что он себе возомнил?
Гость пожал плечами, для него самого поведение патрона оставалось загадкой. Ирбелин не был похож ни на бескорыстного благодетеля, ни на влюбленного, ни на обуреваемого похотливыми желаниями сластолюбца. Что заставляло его осыпать Грёзу дорогими подарками и весьма приличными денежными суммами? Черт его разберет!

– Послушай, какая тебе разница, что у него на уме? Он же никаких намеков не делает, никаких обещаний не требует. А деньги всегда пригодятся, особенно при переезде. Не потащишь же ты с собой старый хлам?
– Это не хлам, это… память, – обиделась Грёза.
– Такое везение не каждый день случается, – не унимался Глинский. – Я по опыту знаю, когда деньги к тебе идут, их отвергать нельзя… дурная примета. – Он запнулся, просиял, будто осознал что-то, и выпалил, – Может, это твои шахматы наворожили? Тем более грех отказываться!
На ее лице возникло замешательство, и гость воспользовался моментом, чтобы удалиться.
– Ладно, я побежал. А то у меня еще дел по горло.
Грёза вздрогнула, когда за ним захлопнулась дверь. Она сидела, уставившись на браслет в бархатном футляре и конверт с деньгами… не решаясь прикоснуться к ним. Сундучок с шахматами стоял на столе, раскрытый, а рядом на доске из темного и светлого дерева врассыпную теснились рыцари, всадники, пешки… белый король сам собой оказался бок о бок с белой королевой. Черный король, держась особняком, одиноко взирал на них, в его эмалевых глазах мерцала зависть…
Грёза, вне себя от тревожных предчувствий, торопливо смешала фигурки.

* * *

Глинский терпеть не мог запаха лекарств, болезни и смерти… поэтому с удовольствием вышел во двор, где вовсю звенела апрельская капель.
Потеплело. Мелкие сосульки свисали с крыш, сверкали на солнце. В воздухе стоял свежий и горький аромат весны. Черные ветки деревьев были мокры, по тротуарам бежали ручейки. Дети Курочкиных пускали в луже бумажные кораблики. Дворовая собака восторженно носилась за голубями. И мрачные подозрения и догадки насчет убийства Варвары Игнатьевны показались Жоржу наваждением, навеянным тоскливой атмосферой старого дома, который доживал свой век.
«Ничего, скоро тебя ждет праздник, – подумал он о доме. – Ты станешь еще лучше, чем был. Твои двери гостеприимно раскроются, впуская разодетую публику. Ты услышишь звуки музыки и хлопки открывающихся бутылок с шампанским, смех женщин и шутки мужчин. Твои люстры вновь загорятся, заблестит новый паркет, и легко, торжественно заскользят по нему танцующие пары…»

Высокий, как жердь, молодой парень в джинсах и черной куртке помешал Глинскому закончить сентиментальный монолог. Парень приблизился к дверям парадного, покачнулся и нырнул внутрь. Подчиняясь внутреннему импульсу, директор агентства «Перун» поспешил следом. В коридоре он схватил парня за рукав и не очень вежливо спросил:
– Эй, ты к кому?
– Какое т-тебе дело? – пьяно огрызнулся тот и дернул локтем. – Пу-усти!
Глинскому пришлось импровизировать.
– Дом в аварийном состоянии, – заговорил он, не особенно заботясь о правдоподобии своих объяснений. Главное – ошеломить собеседника обилием слов и громкой речью. – Здесь провода оголены, и лестница вот-вот рухнет! Тебя покалечит, а мне потом отвечать? Под суд идти? Бродят такие, где попало, а с меня потом начальство премию снимает. Не пущу!
– Ты… чего? – выпучил глаза парень. – З-здесь мой друг живет.
– Какой еще друг? Всех выселили!
– Как… вы… выселили? А Витька… Лопаткин? Где мне его и-искать?
– Лопаткин, говоришь? – Глинский ослабил захват, и парень выдернул рукав из его цепких пальцев. – Лопаткин еще, кажется… не переехал. Только его дома нет. Он на работе!

На сей раз Жорж говорил чистую правду. Приятель Лопаткина выглядел помятым, под глазами висели мешки. От него несло перегаром. «Алкаш! – констатировал Глинский. – С утра лыка не вяжет».
– В-вот, облом! – расстроился парень. – Что же делать? Он мне д-денег обещал дать вз… взаймы. Я ч-через весь го… го-род ехал. Н-нутро горит!
– Пойдем ко мне, – Глинский вежливо, но крепко взял парня под руку, и тот, не сопротивляясь, дал отвести себя на второй этаж, где в одной из пустых квартир уже нанятая Ирбелиным ремонтная бригада держала спецодежду, провода, доски и кое-какие инструменты.
Покупка дома была делом решенным, и строителям надлежало определить, что и как можно переделать и составить предварительную смету.
Глинский толкнул запертую дверь, обрадовался отсутствию рабочих, открыл своим ключом и увлек внутрь приятеля Виктора Лопаткина. Не отдавал себе отчета, зачем он это делает, директор агентства «Перун» провел парня в холодную разоренную кухню. Там стоял колченогий стол и сбитые из досок на скорую руку лавки. Глинский еще вчера привез сюда несколько бутылок водки и спрятал в шкафчик под окном. На всякий случай. «Как знал, что понадобится, – похвалил он себя. – Ай да Жора!»

Водка произвела на парня магическое действие, он оживился, без разговоров плюхнулся на грязную лавку и вожделенно уставился на бутылку. Глинский поискал глазами одноразовые стаканчики, выбрал один почище и поставил на стол. Парень судорожно сглотнул слюну.
– Хочешь опохмелиться?
Парень кивнул и потянулся к бутылке.
– Э-э, нет, не так сразу! – охладил его пыл Георгий Иванович. – Я посторонним не наливаю. Сначала познакомимся, а потом выпьем! Усек?
– Угу… – промычал тот. – М-меня Костей зовут. С-синицын я!
– А я – инженер Петров. Давно вы с Виктором дружите?
– С детства. Мы… на одной улице ж-жили. Потом Ви… Витька переехал.
– А работаешь где, Костя Синицын?
– Г-грузчиком… в магазине. Работал…
– Уволили, значит?
– За пьянку, – тряхнув головой, признался Костя. – Вся б-бригада бухает, а отдуваться пришлось мне о-одному!
Глинский сочувственно хмыкнул.
– Беда!
– В-выпить не на что! – пожаловался парень. – Жена у-ушла. Взаймы никто не д-дает. Я бутылки со… собирал, да бомжи прогнали. Это и-их… промысел. Слышь… дай глотнуть, а?

Он судорожно икнул. Глинский с выразительным вздохом налил ему неполный стаканчик. После водки Косте полегчало, язык перестал заплетаться, глаза чуть прояснились, но все его внимание по-прежнему поглощала бутылка.
– Почему пить начал? – спросил «инженер». – Жизнь тяжелая?
– Да так, – махнул рукой Синицын. – Я хотел в шахматы играть, ну это… профес-сионально. Не вышло. Ума не хватило! А кроме шахмат мне все… по барабану.
«Опять шахматы! – отметил Глинский. – Это неспроста». И решил прощупать почву.
- А Виктор тоже любит играть в шахматы?
– Не-а… я его учил, учил… да без толку. Не каждому это дано. Зря я ему шахматы подарил… он их все равно забросил.
– Я тоже шахматами увлекаюсь, – соврал Глинский. – Забава интеллектуалов!
– Во! А я что говорю? – оживился Костя. – Для шахмат мозги надо иметь. Это тебе не… домино.
– И часто вы с Виктором играли?
– Иногда. А потом… перестали. Мы на рыбалку ездили… и Витькины шахматы с собой брали. Ну, один раз повезло нам: поймали щуку, уху сварили на костре… как не выпить? Под хмельком решили сыграть партию, кто проиграет, тот будет котелок мыть. Не помню, чем рыбалка закончилась… – он протянул «инженеру» стаканчик. – Налей еще!

Костя выпил водку одним глотком, замолчал.
– А в шахматы кто выиграл? – спросил Глинский.
– Не помню… как отшибло. Больше мы не играли.
– Поссорились что ли?
– Не-а… просто мы тогда несколько фигур того… потеряли на речке.
– А твои шахматы? – удивился Глинский. – Тоже потерялись?
– Мои? – парень долго смотрел на «инженера», пытаясь сообразить, чего тот от него хочет. – Так… я только и ездил к Витьке. А он ко мне ни ногой. Они с моей женой не поладили, друг друга терпеть не могли. П-прямо как кошка с собакой!
Костя налил себе еще, а Глинский не возражал. Вот и выяснилась «тайна» исчезновения шахматных фигур Виктора, он их потерял на рыбалке, будучи в подпитии. Никакого колдовства! И все же… не мешает уточнить.
– Значит, с тех пор вы в шахматы не играли? – спросил Жорж.
Костя поднял на него припухшие глаза.
– Нет. Хотя… постой, кажется… один раз было…
То, что услышал дальше Глинский, заставило его глубоко задуматься. Он дал Косте пятьсот рублей, еще бутылку с собой и проводил его до автобуса.

Продолжение следует...

Автор: Наталья Солнцева

Официальный сайт Натальи Солнцевой
О тайнах говорить никогда не скучно. Тем более писать книги.
Наталья Солнцева - самый таинственный автор 21 века. Тонкая смесь детектива, мистики, загадок истории и любовной лирики...